— Мои солдаты остановили эту повозку и хотели узнать, кто и зачем едет на ней с охраной посреди ночи. Они оказали сопротивление.

— Вели своим всадникам отойти и объясни этим двоим охранникам, что им нечего бояться. Находящемуся в повозке лицу не будет причинено никакого вреда.

Командир патруля повиновался, но охранявшие повозку не двинулись с места. Из-за занавески послышался женский голос:

— Подождите, они не понимают по-гречески…— и, грациозно поставив ногу на подножку, на землю спустилась женщина с закутанным в платок лицом.

Александр попросил македонского командира посветить и подошел к ней.

— Кто ты? Почему ты едешь ночью в сопровождении вооруженной охраны? Кто еще с тобой?

Женщина открыла лицо. Оно оказалось поразительной красоты — с темными глазами в тени длинных ресниц, с красиво очерченными пухлыми губами. В гордой, полной достоинства осанке улавливался едва заметный трепет.

— Меня зовут… Митрианес, — ответила она после легкого колебания. — Ваши солдаты заняли мой дом и мои владения под горой Латмос, и потому я решила отправиться к мужу в Прузу, в Вифинию.

Александр бросил взгляд на командира патруля, и тот спросил:

— Кто еще в повозке?

— Мои сыновья, — ответила женщина и позвала их.

Из повозки выбрались два подростка, также поразительно красивые. Один сильно походил на мать, а другой очень отличался от нее: у него были аквамариновые глаза и белокурые волосы.

Царь внимательно посмотрел на них:

— Вы понимаете по-гречески?

— Нет, — ответила за них женщина, но от Александра не ускользнул ее многозначительный взгляд, брошенный сыновьям и словно предупреждавший: «Предоставьте говорить мне».

— Видимо, твой муж не перс: у этого мальчика светлые глаза и белокурые волосы, — сказал царь и заметил, что женщина смутилась. Он снял шляпу, открыв лицо, и шагнул к ней, пораженный ее красотой и аристократической силой ее взгляда.

— Мой муж — грек, он был… врачом фригийского сатрапа. Я давно не получала от него известий и боюсь, что с ним что-то случилось. Мы стараемся добраться до него.

— Но в такое время женщине с двумя детьми опасно ездить по дорогам. Будь моей гостьей в эту ночь, а завтра сможешь отправиться дальше с более подходящей охраной.

— Прошу тебя, властительный господин, не беспокойся. Я уверена, что с нами ничего не случится, если нас отпустят. Нам предстоит проделать такой долгий путь!

— Будь спокойна. Тебе нечего бояться, ни за себя, ни за сыновей. Никто не посмеет обойтись с тобой недостаточно почтительно. — Александр обернулся к своим воинам: — Проводите ее в лагерь!

Вскочив на коня, царь удалился, за ним поскакали телохранители, ни на мгновение не спускавшие с него глаз. По пути им встретился Пердикка, обеспокоенный исчезновением Александра.

— Я отвечаю за твою безопасность, и если бы ты хотя бы предупреждал меня, когда уходишь, я бы…

Александр прервал его:

— Ничего не случилось, друг мой, и я могу сам позаботиться о себе. Как там проходит ужин?

— Как обычно, но вино слишком крепкое, наши не привыкли к такому.

— Надо привыкать ко всему. Поехали назад.

Прибытие повозки с иностранными охранниками вызвало в лагере возбуждение и любопытство. Перитас принялся лаять, и даже Лептина начала спрашивать:

— Кто там, в повозке? Где вы их нашли?

— Приготовь в этом шатре ванну, — велел ей царь, — и постели для двух мальчиков и женщины.

— Женщины? Кто эта женщина, мой господин?

Александр бросил на Лептину пронзительный взгляд, и она беспрекословно повиновалась, а он сказал:

— Когда приведет себя в порядок, скажи ей, что я жду ее в своем шатре.

Из стоявшего поодаль шатра военных советов доносились непристойные крики, нестройные звуки свирелей и флейт, женский визг и рычание Леонната, перекрывавшее весь прочий шум.

Александр велел принести поесть — свежих фиг, молока и меда, — а потом взял в руки портрет Мемнона, оставленный Апеллесом у него на столе, и был поражен выражением бесконечной печали, которое художник придал этому лицу.

Он снова поставил портрет на стол и стал читать пришедшие в последние дни письма: одно — от регента Антипатра, сообщавшего, что ситуация в стране в целом спокойна, если не считать невоздержанности царицы, которая жаждет заниматься государственными делами; а другое — от Олимпиады с жалобами на то, что регент лишил ее всякой возможности вести себя в соответствии со своим положением.

Ни слова про пышные дары, что он послал ей после победы при Гранике. Возможно, они еще не прибыли.

Александр оторвался от письма и посмотрел на женщину. С чуть подведенными черным, на египетский манер, глазами, в льняном зеленом платье восточной работы, с черными, как вороново крыло, волосами, по-гречески собранными на макушке серебристой лентой, чужеземная гостья словно все еще отражала тот лунный свет, в котором предстала перед ним впервые.

Царь подошел к ней, и она опустилась на колени, чтобы поцеловать его руку.

— Я не могла знать, властительный господин… Прости меня.

Александр взял ее за руки и помог подняться. Он ощутил запах ее волос — аромат фиалки.

Молодой царь был оглушен. Никогда еще так внезапно его не одолевало желание женщины, жажда сжать ее в объятиях. Она поняла это и в то же мгновение ощутила в его взгляде почти неодолимую силу, которая влекла ее, как свет лампы влечет к себе ночную бабочку.

Опустив глаза, женщина сказала:

— Я привела моих сыновей, чтобы они выказали тебе свое почтение.

Она отошла назад ко входу в шатер и впустила двух мальчиков.

Александр указал на вазу с едой и фруктами:

— Прошу вас, не стесняйтесь.

Но когда он обернулся к мальчикам, то в мгновение ока понял, что произошло за его спиной.

Один из мальчиков увидел портрет Мемнона на столе, и его охватило такое недоумение, что матери пришлось предостеречь сына взглядом и положить руку ему на плечо.

Царь сделал вид, что ничего не заметил.

— Вы ничего не хотите? Вы не голодны?

— Благодарю тебя, мой господин, — ответила женщина, — но мы очень устали в пути и хотели бы лишь удалиться, если ты позволишь.

— Конечно. Идите. Лептина принесет эти кушанья к вам в шатер: если ночью захотите есть или пить, то сможете утолить голод и жажду.

Он позвал девушку и велел ей проводить гостей, а сам вернулся к столу и взял в руки портрет своего противника, словно хотел отыскать в его взгляде секрет этой таинственной энергии.