Ханнан едва ли заметил, что молчаливый и неприметный слуга скользнул в покои и один за другим погасил светильники. Мыслями он был далеко – в том суматошном дне, когда ветер с моря нес запах соли и крики чаек, а над городом плыл медный голос полуденного гонга.

Ханнан не знал, что громоздкое здание с пятью башнями и каменными ликами на стенах – и есть столичная обитель чародеев. В последние пару лун он старался пореже вспоминать свой Дар.

В первом постоялом дворе, на который он наткнулся по пути в столицу, Ханнан услышал об эдикте Правосудия. Никто не знал, о чем в нем говорится, но все уверяли, что теперь-то Царь Царей зажмет колдунов в кулак. Сборщик податей, путешествующий с вооруженным обозом, облизывал тонкие сухие губы и говорил:

– Нет, чародеи никуда не денутся. У них останутся поместья, влиятельные друзья и лучшие в Царстве винодельни. Но придворными им уже не быть.

Седой наемник с раскосыми глазами, выдававшими в нем степняка, был более краток. Смачно сплюнув в пыль скотного двора, где ночевал юноша, он бросил:

– Колдунам конец.

Ханнан не был храбрецом, и, выяснив, что дорога завела его в столицу, он постарался вытравить из памяти все связанное с магией. Сумку с деньгами – Такани он сказал, что та стала ступенью в карьере – украли в первую же пару дней. За годы ученичества юноша выпустил из головы все, чему его учили в трущобах.

Впрочем, вспоминать пришлось скоро. Последние десять лет Ханнан провел в библиотеке, мастерской наставника или вместе с Такани в просторной классной комнате. Он не умел работать. Поначалу он еще пытался наняться к повару в харчевню или помощником к ремесленнику, но вскоре понял, что его чаще оставляют без платы, а то и вовсе прогоняют взашей. Пожалуй, он мог стать писцом в палате писарей, но там, где заключаются сделки, не место худосочному оборванному парню.

Еще Ханнан не страдал от щепетильности – там, где он родился, не знали такого слова. Наставник много толковал о порядках знати, но вне стен обители, вдали от услужливой челяди слова учителя казались наивной и опасной глупостью. В первый раз он украл от голода. К тому времени он не ел несколько дней, и в животе противно ныло, а колени предательски тряслись от слабости. Поэтому юноша невольно остановился, когда до него донеслось:

– Козлятина, парень! Клянусь Усиром, самая молодая козлятина по эту сторону Ладжан! Всего два медяка!

Ханнан усмехнулся. На том берегу великой реки селились богатеи, которые вряд ли вкушали на обед козлятину. Но запах подрумянившегося в жаровне мяса был так сладок, что против воли юноша подошел ближе. Он топтался у прилавка, пока у лоточника не появился покупатель, и вскоре юноша скрылся в толпе с начиненной мясом лепешкой.

Уже впившись зубами в истекающее маслом тесто, он почувствовал на языке полузабытый вкус псины. Парню было все равно: все, что не умело при жизни разговаривать, годилось на обед. Он улыбнулся перепачканными жиром губами – его позабавило, что уличный воришка и мошенник обманули друг друга. К вечеру Ханнан разжился еще одной лепешкой, запеченным с корицей яблоком, горстью миндаля и рыбиной, поджаренной на углях. Наутро парень стащил в скобяном ряду короткий нож, а к полудню срезал первый кошелек.

И вот, спустя две луны, он стоял на той треклятой площади и отчего-то нервничал. Ханнану казалось, что каменные лица на башнях наблюдают за ним. Толпа волновалась и гудела: коротко взмахивая хлыстами, чтобы разогнать нерасторопных, через людское море двигались двое всадников. Они были одеты в легкие черные шелка, а лица под тюрбанами закрыли плотные повязки. Черные Братья, вспомнил Ханнан, лучшее из лучших войск Царя Царей.

– Отродья бесов! – пробормотали у него над ухом.

Ханнан решил не оборачиваться. Братьям ничего не стоило выхватить кривые мечи и ворваться в толпу, круша направо и налево – стоит им решить, что чернь недостаточно почтительна. Если подобное случится, юноша хотел увидеть это первым и вовремя убраться.

Парень стоял и бормотал под нос проклятия. Он знал, что пока испуганная толпа таращится на воинов, он может срезать пару кошельков и смыться. Но то ли тяжелые каменные взгляды, то ли присутствие слуг ненавистного владыки – что-то мешало ему действовать. Поэтому он задержался на площади дольше, чем собирался, и потому же наметил мишенью эту женщину.

Высокая, смуглая, она была одета в длинное, до земли, платье, перехваченное в поясе переплетением бронзовых цепочек. Ниже на шелковом шнуре болтался пухлый кошель. Он даже не успел ничего сделать. Ханнан сомкнул ладонь на рукояти припрятанного в рукаве ножа, когда сильные пальцы сжали его запястье. Парень поднял взгляд. Женщина смотрела ему в глаза, ее зрачки были серыми и льдистыми.

– Только попробуй, – негромко произнесла она.

Ханнан почувствовал, что не может оторвать взгляда от ее глаз. Как зуд на коже… Только это было не похоже на зуд, от женщины прямо-таки разило силой.

– Я не собирался вас трогать… госпожа, – испуганно пробормотал юноша.

Он вновь попробовал отвести взгляд, но ее глаза притягивали. Нож выпал из его руки и глухо стукнулся о мостовую. В другое время он бы посмеялся над собой: вырваться и убежать от женщины – что может быть проще? Но незнакомка и не была женщиной. Она была колдуньей.

– Откуда ты, мальчик? Как тебя зовут?

Она назвала его так, хотя внешне меж ними было семь или даже пять лет разницы. Сперва Ханнан хотел не отвечать или бросить что-нибудь наобум, но холодный взгляд выпил из него всю волю, и он услышал, как его губы выговаривают:

– Ханнан, госпожа.

Только теперь он вспомнил, что предстоит, если колдунья отведет его в караульную – а он не сомневался в ее способности тащить за собой тощего, как жердь, юношу. Сперва ему отрежут мочку уха, и это будет клеймо, и каждый будет знать, что перед ним мошенник или вор. В следующий раз будет уже все ухо. Дальше Ханнан вспомнить не успел.

Холодная вязкая волна страха зашевелилась в низу живота, каменные лики на башнях, казалось, ухмылялись. Воздух вокруг юноши задрожал и пошел волнами, как в жаркий полдень, и Ханнан понял, что сейчас сила вырвется наружу.

Глаза женщины округлились от удивления – и она грубовато ответила ему:

– А меня – Хенной. Пошевеливайся, парень, ты идешь со мной.

– Вот здесь.

Такани для верности притопнул, словно это его погребальный костер пылал здесь год назад. Чародей поморщился, но смолчал.

– Она хотела, чтобы ее положили в костер на закате. И обязательно здесь, чтобы… чтобы духи ветров подхватили прах и понесли прямиком к Солнечному Владыке. Кажется, так она говорила.

Купец обернулся к Ханнану и виновато улыбнулся.

– Память уже не та, что раньше, – пояснил он.

Да, в этом была вся Арсила… Она любила смех и дорогие ткани, пение птиц и пение золота. Ей было тесно в храмовом Круге Смерти. Даже в смерти она не могла стерпеть гнетущей тишины и одуряющего запаха смолы каммы, которой умащивают покойников перед последним костром.