– Отлично! Тогда тебе придется хотя бы убить меня!

Дверь за ним захлопнулась с резким, пугающим звуком. На кровати в глубине комнаты захныкал сын Белояра. Юлия бросилась туда, и все остальное для нее перестало существовать.

…Это был редкий для Каталонии день без солнца, а без него все выглядело по-другому: дома и заборы, деревья и сточные канавы, и каменная кладка стен приняли наконец свои четкие очертания. Не позолоченные солнцем предметы казались какими-то слишком уж реальными. Черные изломы трещин на побелке мазанок, серость асфальта и седая белизна придорожных камней, потертые каменные ступени с забившимися в крупные щели сухими листьями – все это с непривычки бросалось в глаза, как и проржавевшее железо старых кованых калиток и облупившаяся грязно-зеленая ржавчина покатых крыш.

Но в то же время, и именно благодаря отсутствию солнца, естественнее и ярче проступала успокаивающая гармония всего этого вместе. Красота была в соединении несоединимого – древняя массивная тяжесть чугунных решеток на балконах старинных зданий и несерьезная легкость пластиковых столов и стульев в маленьких кафешках под ними.

…И тем глубже и благороднее под приглушенным, жемчужно-желтым светом облаков, закрывших небо, становились оттенки бронзы и меди на уже по-летнему пыльных кронах магнолий.

Они шли молча, все трое разочарованные и очарованные этой переменой.

Они шли на маленький пляж.

Как все пляжи, в разгар сезона он наверняка напоминал муравейник, кишащий потными обитателями; сейчас же он был совершенно безлюдным, идеально пустынным – подходящая декорация к фантастическому фильму на тему «После мировой катастрофы»…

Километры крупной гальки в редких пятнах засохших водорослей, море и небо над ним заставляли понять до этих пор не оцененную красоту серого цвета, все оттенки которого были представлены здесь в наилучших своих сочетаниях.

И Средиземное море, воспетое в любимых Юлией легендах, – родное, живое, нежное и красивое, как она. С какого дня она и стала для него неотделима от моря?

Ведь когда он смотрел на нее, идущую рядом, то ясно видел, что волосы ее были цвета моря, когда оно в сумерках становится то серебряным, то белым… Ее глаза были цвета моря, когда перед штормом, перед тем как почернеть, разбушевавшись, оно становится таким подозрительно-тихим, в молочно-голубых и неуловимо-салатовых разводах… Он мог бы еще добавить, что губы ее были цвета моря, когда закатное солнце густо красит его горизонт оранжево-розовым перламутром…

Воздух был удивительно свежим и жестким. С моря накатывал густой, устойчивый аромат молодости.

…Когда-то ему очень долго было непонятно определение счастья как покоя. Ему казалось – это насмешка или недоразумение. Ну, потому что не могут же быть классики настолько тупыми, чтобы не понимать, что их пресловутый «покой» – это прямо-таки антипод счастья?!

«Они смеются над нами, несмышленышами, – думал он, – сами живут в кипении разнообразных страстей, а нам предлагают вместо счастья покой? Какая наглая ложь!»

Да, наверное, и в этом даже нет никаких сомнений: счастье старости – это покой. Но не в юности же! Счастье юности – это тревога. Тревожность, состояние постоянного предчувствия чего-то – как будто вот-вот должно случиться, произойти «нечто», и кажется, это «нечто» ждет тебя за каждым углом и поворотом, и это «нечто» настолько волшебное и страшное, необыкновенное и неотвратимое, что разом перевернет твое существование и наконец-то превратит его в Жизнь. Эта тревога, это ожидание чего-то, чего?.. Возможно, просто ожидание жизни – и есть счастье юности.

И вот сегодня море пахло молодостью, ведь, вдохнув влажный, тяжелый аромат водорослей и бриза, он ощутил тревогу…

Он огляделся. Вдалеке возвышалась неаккуратная горка сваленных в кучу, деревянных лежаков, вероятно, поломанных. У самой кромки прибоя влажно темнел длинный сосновый ствол, то ли выброшенный на берег волнами, то ли, и, скорее всего, притащенный сюда кем-то: уж очень удачно он лежал, будто специально предназначенный для того, чтобы присесть здесь на минутку и надолго задуматься, любуясь пейзажем.

Юлия уже направлялась туда. Антонио и Стефания медленно последовали за ней.

Подтвердив опасения, бревно оказалось влажным, но на нем вполне можно было сидеть, устроившись между торчащими ветками. Так они и сделали – уселись, как кому было удобно, Антонио и Стефания по бокам, Юлия – посередине, и стали смотреть на море.

Шум прибоя гипнотизировал, успокаивал, как и вид равномерно накатывающих, разбивающихся прямо у ног и медленно уползающих обратно холодных волн. Ему было странно хорошо. Он никогда не думал, что ему может быть хорошо от чувства смиренной обреченности – а именно это чувство он испытывал сейчас, когда они сидели втроем на мокром бревне, объединенные морем и молчанием…

Но, несмотря на умиротворяющую близость древнего и вечного Океана, все трое были внутренне напряжены. Это было видно и по тому, как неподвижно сидел Антонио, не пошевеливший даже пальцем, чтобы убрать назад волосы, которые ветер вдруг резко бросил ему на глаза. И по тому, как Юлия упорно не хотела поменять положение, хотя по напряженной мышце на ее ноге он видел, что сидит она неудобно.

Он подумал, что хорошо бы начать сейчас непринужденный разговор о чем-нибудь отвлеченном и приятном… Но сказал, как всегда, одно и то же:

– Неужели ты совсем, совсем не любишь меня?

– Перестань, Антонио, – он видит, как она раздражена, как старается сдержать свое раздражение. – Мы ведь уже говорили об этом…

Юлия примирительно кладет ладонь на его руку. И Стефания, вспыхнув, исчезает в сером небе черной тенью…

А вечером, когда море начинает штормить, он снова у нее. Последний раз, самый последний, как вчера, как всегда.

– Тебе ведь нравится мой новый паркет?

– Да, нравится.

– А я?

Она не успевает спрятать взгляд, и он успевает осознать, какую сморозил глупость. Удивительно – чуть не начал заигрывать с ней, как с обычной женщиной.

– И ты. Конечно.

– Ну конечно. – Он досадливо морщится. – Я понял. Выпьешь чего-нибудь?

Она отвечает отрывисто, твердо и, как ему кажется, слишком быстро:

– Сок. У тебя есть сок? Или вода.

Он удивлен, для воды вроде бы еще рано.

– Может, шампанского?

Он мечтательно улыбается, вспомнив, как вкусно она умеет его пить.

– Нет-нет! Пожалуйста, если можно – сок.

Он слегка теряется от столь категоричной правильности, от этой сдержанности. И даже расстроился бы, не будь сегодня таким довольным. Теперь лишь недоуменно пожимает плечами.

– Пожалуйста. Можно. Сок так сок.

Прозрачные стенки сосуда наполняются густой оранжевой кровью, пока они смотрят друг на друга. И обоим опять без слов понятен этот момент.