Она пронзительно вскрикнула от боли и попыталась увернуться от него, но он твердо держал ее и продолжал проникать в ее сопротивляющуюся сладость.

– Нет, нет! – всхлипывала она, и на глазах ее показались слезы.

Тут вдруг она осознала, что его мужское естество, которое всего лишь несколько минут назад казалось ей раскаленной докрасна кочергой, внезапно сделалось источником самого дивного наслаждения. Однако боль все усиливалась. Ей казалось, что она больше не в состоянии сопротивляться ему. Он двигался вперед и назад в ее теле, и казалось, что весь мир вокруг нее пульсировал и кружился в мириадах ощущений.

Джамиля не представляла себе, что может существовать что-нибудь столь же великолепное, как это слияние тел. Она словно бы растворилась в нем, а он – в ней.

Наслаждение все усиливалось, и наконец боль исчезла без следа, а она все падала и падала в теплую и приятную темноту. Она вцепилась в халифа, потерявшись в мире своих чувств, и он был восхищен ее откликом на его страсть. Он с нежностью заключил ее в объятия, чтобы, вновь придя в себя, она почувствовала, что он нежно любит ее. Ведь так оно и было на самом деле. Покрывая ее лицо нежными, легкими поцелуями, он ободряюще прошептал ей:

– Я люблю тебя, моя звезда! Моя единственная, прекраснейшая, я так люблю тебя!

Он повторял эти слова снова и снова, пока она, наконец, не открыла глаза и не взглянула на него.

– О мой господин, я тоже люблю тебя! Я хочу доставить тебе удовольствие, но неужели каждый раз мне будет так же больно, как сейчас?

– Нет, больше никогда! – пообещал он.

Несколько долгих мгновений она молчала и лишь тихонько поглаживала его по спине. Он почувствовал, что от этих простых движений желание снова растет в нем, и думал, осмелится ли он еще раз овладеть ею или нет.

– Я снова хочу тебя, мой прекрасный!

Она подчеркнула свои слова, повернув голову и нежно укусив его за предплечье.

По его телу пробежала дрожь. Он понял, что его возлюбленная – страстная, пылкая… Воистину такая, какой должна быть избранница халифа. Протянув руку, он стал тереть ее сосок, пока он не сделался упругим и не встал, словно стойкий маленький солдатик, стоящий на холме ее восхитительной груди. Она притянула его голову к себе, стала целовать его в губы и шептать;

– Возьми же меня, мой дорогой! Я вся горю!

Он лег на нее и проскользнул в ее нежное лоно, чувствуя, что она чуть-чуть вздрагивает от боли. Он медленно продвигался вперед в ее теле, проникая все глубже, а потом вышел наружу, но только для того, чтобы потом вновь стремительно погрузиться в ее пылающее страстью тело. Он почувствовал, что ее ноготки скребут его спину, и услышал ее крик.

– Нет! Я хочу получить наслаждение, мой герой! Не отказывай мне в этом!

Он засмеялся и сел между ее широко раздвинутыми ногами.

– Не спеши, мой цветок! Можно получить еще большее удовольствие, если не торопить события.

И он начал совершать мучительно медленные движения, которые доводили ее почти до безумия. Джамиля оказалась совершенно беспомощной перед теми восхитительными ощущениями, которые начали одолевать ее. В первый раз она испытывала боль, но потом все пошло хорошо, и это ей понравилось. Теперь, хотя она и испытала минутное неудобство, когда он начал все сначала, ей по-прежнему было приятно. Она не верила, что может быть еще лучше, однако каждая минута приносила все новые восторги, и наконец она закружилась, совершенно потеряв ощущение времени, но ничуть не беспокоясь об этом. Единственная мысль пронеслась в голове – какая она была дурочка, когда боялась его.

Халиф, лежа на ней, застонал от испытываемого им наслаждения и упал на ее грудь.

– Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного и всемилостивого, о великий халиф Гарун аль-Рашид, краса и гордость великого Багдада!

Визирь Умар склонился в привычном поклоне перед Абу-ль-Хасаном.

– Виделись… – пробормотал новоиспеченный халиф и сделал жест рукой, будто отгонял муху. – Показывай, визирь, мой раб, где тут у вас комнаты халифа. Нам надо привести себя в порядок, умыться, надеть достойное нас одеяние. И выйти наконец к народу, который так жаждет увидеть своего халифа.

– Повинуюсь, о солнце нашей страны!

– Вот-вот, это правильно! Мы – солнце страны, И да называют так нас вовек! Такова моя воля! Эй, рабы! Запишите!

Двое писцов, уже посвященных визирем в тайну халифа, прыснули в углу. А визирь, которого все происшедшее уже порядком утомило, подумал: «Да-а, а халиф-то умнее этого безголового шута… Да и держится куда достойнее. Интересно, а сам халиф что думает о том, как выглядит этот глупец?»

О, как же хотелось сейчас визирю пробраться в кладовую при опочивальне, где прячется в эти мгновения Гарун аль-Рашид, дабы поделиться с ним своими наблюдениями! Как хотелось узнать у него, доволен ли он своими верными слугами, веселится ли он, видя, сколь жалок его «заместитель». Но, увы, сам халиф строго-настрого запретил кому бы то ни было тревожить его в тайнике. Он желал в одиночку наслаждаться своими шутками. И потому визирь, покорно кивнув, бросил строгий взгляд на хихикающих писцов.

Те, разом присмирев, заскрипели каламами.

– Веди нас, глупец! Не видишь, халиф гневаться изволят!

– Слушаю и повинуюсь, – в который уж раз за утро поклонился Умар.

Шагая по извилистым коридорам дворца, визирь размышлял и о том, скольких почестей будут удостоены те, кто достойно выдержит испытание невежественным глупцом. «Кто знает, чего на самом деле хотел халиф – посмеяться над нами, недостойными, или развеселить нас, заставив служить этому ничтожному земляному червю и давиться смехом в углах дворца?»

Перед высокими дверями из драгоценного эбенового дерева визирь почтительно замер. О, дальше начинались покои, куда путь был дарован лишь избранным.

– Ну? Что же ты медлишь, ничтожный? Или ты забыл, как следует слушать нас, ваших повелителей и господ?

«Безголовый индюк! Наш повелитель умен и достоин уважения. Ты же достоин десятка палок по пяткам – и ничего более…» Но вслух визирь, конечно, ничего не сказал – ибо он-то себя уважал и опускаться до уровня новоявленного халифа вовсе не хотел.

– В твои покои, о великий, могут войти лишь немногие, особо доверенные слуги. И я не принадлежу к их числу.

– А этот, ну, такой высокий, как его… а, да, Ибн-Мансур? Он может впустить нас в наши покои?

– Это могу сделать только я, о великий!

Прямо перед визирем, словно из ниоткуда, появился высокий нубиец.

– Я главный постельничий, и никто, кроме меня, не может потревожить твои покои, о халиф!

Конечно, постельничий Джалал-ад-Дин тоже был посвящен в тайну нового халифа. Вот он-то решил повеселиться всерьез. Много обид затаил он на Гаруна аль-Рашида, но высказать их и не лишиться при этом головы было невозможно. А потому Джалал-ад-Дин пожелал отыграться на этом легковерном дурачке, который клюнул на пустую приманку, завороженный лишь словом «халиф».