— Кэти, — закричал старик, — послушай, какая удивительная новость! Этот джентльмен только что мне рассказал. Невероятно! Он…

Дедушка умолк и посмотрел на Теда точно так же, как смотрел на Кэти, когда пытался составить письмо в английский парламент.

Тед взглянул на Кэти почти с вызовом.

— Я хочу на тебе жениться, — сказал он.

— Да, да, — нетерпеливо перебил мистер Беннет, — но…

— И еще я король.

— Да, да, в том-то и дело, Кэти! Этот джентльмен — король.

Снова Тед посмотрел на Кэти, и на сей раз в его взгляде была мольба.

— Все верно, — медленно проговорил он. — Я тут как раз говорил твоему дедушке, что я — король Кони-Айленда.

— Вот-вот, точно! Кони-Айленда!

— Так что теперь больше нет возражений против нашей свадьбы, малыш… то есть, ваше королевское высочество. Это будет союз царствующих домов, понимаешь?

— Союз царствующих домов, — эхом откликнулся мистер Беннет.

На улице Тед взял Кэти за руку и улыбнулся чуть-чуть застенчиво.

— Что-то ты примолкла, малыш, — сказал он. — Можно подумать, тебе не очень-то и охота за меня замуж.

— Что ты, Тед! Просто…

Он сжал ее руку.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Жульничество это — вот так морочить старику голову. Мне и самому неприятно, но когда человека загоняют в угол, хватаешься за соломинку. Ты пойми, малыш, мне показалось, это прямо судьба. Как раз, когда позарез нужно, а ведь думал уже — ничего не выйдет. Неделю назад я на двести голосов отставал от Билли Бертона. Его выставили от «Ирландско-американского», и никто даже не сомневался, что он будет масленичным королем. И вдруг как начнут голосовать за меня, так что на финише про Билли никто и не вспомнил. Забавно, как скачут результаты голосования за каждый год на этом самом Кони-Айленде. Если помогает Провидение, нельзя же отказываться. Так что я пошел к старику и рассказал. Я тебе говорю, меня прямо пот прошиб, пока я собирался с духом, чтобы все ему выложить. Вдруг бы он вспомнил, как празднуют Масленицу на Кони-Айленде и что такое масленичный король. Потом я вспомнил — ты мне говорила, что ни разу в жизни не была на Кони-Айленде. Подумал, что твой дедушка тоже не шибко в этом разбирается, вот и рискнул. Я сперва еще проверил. Прощупал его на предмет Бруклина. Так он то ли не слышал никогда, что есть такое место, то ли забыл, где это. У него, видно, с памятью совсем беда. Потом я сделал заход насчет «Йонкерс». Он меня спросил, кто это такие. Тут уж я смело завел речь про Кони-Айленд, он и попался. Я чувствовал себя подлецом, но это нужно было сделать.

Он подхватил ее и закружил, совершенно не меняясь в лице. Потом поцеловал и снова осторожно поставил на землю. Кажется, после этого ему полегчало. Когда Тед опять заговорил, было ясно, что совесть его больше не мучает.

Он сказал:

— А знаешь, если вдуматься, не с чего мне себя подлецом честить. Я не так уж сильно отстал от нормального короля. Кони-Айленд по размеру не меньше иных королевств за океаном, про которые читаешь в газете, а как посмотришь, что у них там творится, так целую неделю просидеть на троне — не такое уж плохое достижение!

Когда я шла в тот вечер к «Гейзенхаймеру», мне было грустно и неспокойно. Я устала от Нью-Йорка, устала от танцев, устала от всего. На Бродвее толпы людей спешили в театр. Мимо проносились машины. Все электрические огни мира полыхали, озаряя Великий белый путь[14]. И все это казалось мне скучным и банальным.

У «Гейзенхаймера», как всегда, было полно народу. Все столики были заняты, и несколько пар уже кружились на танцплощадке. Оркестр играл «Мичиган».

Вернуться домой… Вернуться домой…

Там, на ферме родной,

Так светло и легко,

И парное вновь пить молоко…

Я думаю, малый, который это написал, принялся бы звать полицию, попробуй кто и впрямь затащить его на ферму, но ведь он сумел-таки вложить что-то такое искреннее в эту мелодию. Прямо хочется верить, что он и в самом деле так думает. Ностальгическая такая песенка, да.

Пока я высматривала свободный столик, какой-то человек вскочил с места и подошел ко мне, радостный, будто нашел пропавшую сестру.

Я сразу поняла, что он из деревни. Это было просто написано на нем большими буквами, от макушки до ботинок.

Он весь лучился счастьем, протягивая мне руку.

— Ну надо же! Мисс Роксборо!

Я сказала:

— Да, а что?

— Вы меня не помните?

Я его не помнила.

— Моя фамилия Феррис.

— Очень приятная фамилия, но мне она ни о чем не говорит.

— Когда я в прошлый раз приезжал, нас с вами познакомили. Вы со мной танцевали.

Вот этому как раз можно поверить. Если его мне представили, то скорее всего я с ним танцевала. Мне за это «Гейзенхаймер» деньги платит.

— Когда это было?

— В прошлом году, в апреле.

О, эти сельские обаяшки! Они считают, что, стоит им уехать, Нью-Йорк аккуратно заворачивают, засыпают нафталином и хранят до следующего их приезда. А что у нас могли происходить какие-то события, которые вытеснили из памяти тот бесценный вечер, мистеру Феррису и в голову не приходило. Он, верно, с тех пор вел отсчет времени от того, «когда я ездил в Нью-Йорк», и вообразил, что все остальные тоже так делают.

Я сказала:

— Ну конечно, я вас помню. Алджернон Кларенс, правильно?

— Нет, не Алджернон Кларенс. Чарли меня зовут.

— Простите, ошиблась. И какие у вас планы, мистер Феррис? Хотите еще раз потанцевать со мной?

Он хотел, и мы пошли танцевать. Как сказал поэт: «Кто с доблестью дружен, тем повод не нужен, по первому знаку на пушки в атаку»[15]. Если бы к «Гейзенхаймеру» вдруг явился слон и пригласил меня на танец, мне пришлось бы согласиться. А мистер Феррис, нельзя не сказать, танцевал немногим лучше слона. Он был из тех добросовестных, старательных танцоров, одолевших заочный курс из двенадцати уроков.

Вероятно, мне было суждено в тот вечер встретить какого-нибудь провинциала. Бывают весной такие дни, когда провинция подкрадывается ко мне и хватает за горло. Вот и тогда был точно такой день. Утром я встала, выглянула в окно, в лицо мне повеял ветерок и начал нашептывать о курах и свиньях. А когда я вышла на Пятую авеню, там повсюду были цветы. В Центральном парке зеленела травка, распускались листочки и в воздухе что-то такое витало — нет, послушайте, если бы здоровенный полицейский не приглядывал за порядком, я бы бросилась на землю и начала откусывать дерн прямо кусками.