Мэйсона — Диксона все лучше и лучше становились железнодорожные вокзалы и другие, связанные с ними учреждения, да и северного типа лица все чаще и чаще можно было увидеть в нашем поезде. В Ашленде, в нескольких милях к северу от Ричмонда, нам впервые с момента отбытия с берегов Алабамы подали вкусную еду. Но для эпикурейского глаза, все меню, которое нам предлагали ранее, сводилось лишь к бекону и кукурузному хлебу.

Каждый второй пассажир был солдатом. Каждый городок ощетинился штыками. В Фредериксберге один из элегантных «быстроногих» вирджинцев заглянул в окно нашего вагона и спросил, что за «столь блестящие господа» в нем едут на Север? Но поскольку пассажиры «героически молчали», он изрыгнул из себя новый фонтан брани и отправился к следующему вагону, чтобы продолжить свое расследование.

Житель Ричмонда, который сел рядом со мной, был доволен моей точкой зрения на Сецессию, он заверил меня, что через Конвент добиться этого было очень трудно — трудности создавали юнионисты Западной Вирджинии, что бизнес в Ричмонде полностью прекратился и цены возросли более чем на 15 %.

— Мы опасаемся, — добавил он, — проблем с нашими свободными неграми. В Ричмонде их несколько тысяч, многие из которых умны, а некоторые очень богаты. Они проявляют признаки обеспокоенности, и мы стараемся держать их под контролем. Сегодня утром я отправил в Нью-Йорк деньги за большую партию винтовок Шарпса, приказав их упаковать в большие ящики для сухого товара, чтобы они не вызвать ни у кого никаких подозрений.

И еще он сказал, что Бен Маккалок был в Вирджинии и усовершенствовал план, согласно которому, во главе войск повстанцев он собирался захватить Вашингтон. Чем дальше мы продвигались на север, тем тише и тише звучал голос шумной Сецессии. У Акия-Крик мы покинули вагоны и сели на направлявшийся вверх по Потомаку пароход.

Тихий и спокойный джентльмен, оказавшийся на нашем борту в Ричмонде, произвел на меня впечатление, благодаря какому-то таинственному масонству, которое существует среди журналистов — разумеется, всех направлений — как представитель Четвертого Сословия[58]. Отвечая на вопросы, он сообщил мне, что он писал о Конвенте Вирджинии для «The Richmond Enquirer», но, будучи ньюйоркцем, как и Джерри Блоссом, пришел к выводу, что ему «пора домой». Он охарактеризовал Конвент как поначалу имевший решительное большинство тех, кто поддерживал Правительство, но со временем юнионистов одного за другим вышибли из его рядов, и теперь там правит только Сецессия.

В постановлении прямо сказано, что оно не может вступить в силу до тех пор, пока оно не будет подано на всеобщее голосование, но власти штата сразу же решили, что он будет ратифицирован. Сенатор Мейсон написал открытое письмо, в котором призвал всех юнионистов покинуть штат, и еще до того, как настал час голосования, сецессионистам удалось спровоцировать на своей земле кровавый конфликт и привлечь к нему войска из штатов Залива. И вот тогда оно было ратифицировано подавляющим большинством.

Мы шли вверх по Потомаку — миновали тихую усыпальницу в Маунт-Вернон[59], которая вскоре услышала шум перестрелки между двумя враждующими армиями, а рано утром увидели Вашингтон. Ну, наконец, слава Богу! Вот он старый «Звездный Флаг», ликующе развевающийся над Капитолием, Белым Домом, департаментами и сотнями жилых домов. Хотя и ненавижу пустую сентиментальность, мое сердце сильно забилось в моей груди и мои веки задрожали, когда я его увидел. Самого этого момента я даже не подозревал, как я любил этот старый флаг!

Прогуливаясь по Пенсильвания-авеню, я встречал целые батальоны своих старых друзей и постоянно думал — как же я смог провести десять недель на Юге, и встретить не более двух или трех более-менее близких знакомых.

Каждую ночь в Белом Доме дежурила личная охрана Президента — исключительно из вооруженных винтовками Шарпса граждан Канзаса. В нем также жили два сенатора Соединенных Штатов, трое действующих и бывших конгрессменов, Главный судья Верховного суда, а также несколько редакторов и других видных граждан этого патриотического молодого государства.

Со своими двумя друзьями я провел около часа в Белом Доме. Президент, хотя и весьма озабоченный делами, очень радушно принял нас и сэкономил немного времени, выпив во время беседы с нами чашку чая, и очень подробно расспрашивая о делах в отделившихся штатах.

«Но нет покоя голове в венце»[60],

хотя эта корона — всего лишь республиканский венок.

Этот человек являлся воплощением американской мечты, но запомнившаяся живость его лица находилась в странном контрасте с его усталым, изможденным взглядом, и его скромные добродетели теперь казались бледными и тусклыми. Он все еще был таким же, как и прежде — искренним и любезным, неистощимым источником забавных историй и анекдотов — воистину. Как в старые времена, но так как раньше — свободно, долго и с удовольствием, он уже смеяться не мог.

— Мистер Дуглас, — заметил президент, — сегодня провел со мной три часа. В течение нескольких дней он был слишком нездоров, чтобы заниматься делами, и он посвятил свое время изучению военных дел до тех пор, пока он не стал разбираться в этом вопросе, возможно, лучше, чем любой другой член кабинета.

— Кстати, — продолжал мистер Линкольн с каким-то особым огоньком, мерцавшим в его глазах, — в разговоре была затронута тема о возвращении рабов. «Знаете, — сказал Дуглас, — я полностью уверен в правильности Закона о беглых рабах. Я за то, чтобы он применялся постоянно во всех случаях, когда продемонстрировать его истинное предназначение и смысл, но изучив его внимательно, я пришел к выводу, что негритянское восстание — это тот случай, к которому он не применим.

Я не слишком поспешил вернуться на Север. Поезд, который вез меня из Ричмонда к Акия-Крик, был последним, которому вожди мятежников разрешили пройти без задержки, а прибывший в Вашингтон пароход был захвачен нашим Правительством и более никаких регулярных рейсов не совершал. Я менее часа пробыл в столице, а телеграфные провода были уже перерезаны, и железнодорожные колеи, ведущие в Мэриленд, взорваны. Сообщение о зверском нападении балтиморской толпы на 6-й Массачусетский полк на его пути в Вашингтон, вырвало город из его обычного состояния чинности и умиротворенности.

Вашингтон охватила паника. Люди думали, что мятежники в любой момент нанесут еще один удар, и сотни охваченных ужасом семей бежали из города. В течение последующих двух дней всего 2500 хорошо организованных и решительных людей, несомненно, могли захватить город. Воздух был наполнен невероятно экстравагантными и поразительными слухами. Из Вирджинии постоянно шли беженцы-юнионисты, многие — с трудом сумевшие спастись от ярости озверевшего местного населения.

Солдаты Массачусетса, которым удалось