А все не спали. Все сгрудились и смотрели на него молча, как на счастье.

Вахтенный был в повязке и в рубашке. Больше на нем ничего не было. Все остальное, постиранное, он держал в руках. Только нательная рубашка и повязка, и внизу, из– под рубашки, что-то украдкой курчавилось и при походке поглядывало.

– Чего это, мужики? – спросил вахтенный.

– А мы думали, что ты где-то сдох!!! – выдали ему сейчас же.

Летный гарнизон.

Предновогодняя ночь.

Что может быть лучше этой ночи?

Лучше нее может быть только ожидание, предвкушение праздника, когда ты не тут, а там, в прекрасном далеко, в будущем, за новогодним столом, и когда все-все кажется прошлым, глупым, смешным, когда заботы, обиды, тревоги забыты, и осталось только наполнить бокалы, да посмотреть в глаза любимой, да на часы – на них всего 22.00.

И вдруг по громкой связи раздается: «Всем офицерам срочно прибыть в штаб полка!» – и всех словно подняло и вставило в середину палец ростом с молодой микрофон.

Все вскочили, заметались, подхватились, и помчались, и с грохотом понеслись, сапогами об порог – в штаб.

Там их ожидал командир Вадик Фаритович. Он обратился к ним с речью:

– Вот! Товарищи офицеры! Полтора сутка (именно так: «сутка полтора») отсутствует солдат на службе, а я узнаю об этом только сейчас! Отправляйтесь немедленно все на поиски солдата!

Быстрее вихря офицеры взметнулись-взлетели и бросились вон.

Искать. ИСКАТЬ!!!

А где искать?

О, это легко. Рядом только деревня Бобровка – взять ее с разных сторон – и по хатам, по хатам, по хатам, сеновалам, погребам.

Ровно через полчаса солдат, стоящий на четвереньках (по-другому у него не получалось), был безжалостно оторван от груди возлюбленной (после чего ему дали ногой по сраке) и доставлен в расположение части и мордой в подушку ткнут.

А потом все побежали по домам и ровно в полночь за праздничными столами они уже мечтали, вздыхали и заглядывали в глаза любимым.

Адмирала Забубеньтрава у нас всякий знает. Про него легенды ходят. Внешне он даже на человека похож, но как только начинает говорить, так это ощущение и пропадает.

Вот стоит он на пирсе и распекает какого-то капитана третьего ранга:

– На одну тысячу человечества попадаются и кретины!

Адмирал у нас с русским языком не всегда в ладу.

– Поймите, наконец, корабль присутствует на дивизии, а на Луне он отсутствует! Вы когда это усвоите? Что вы на меня так пялитесь? Ходите тут с повадками пьяного воробья? У вас там даже тараканы прыгают, бегают и непонятно чем занимаются!

На испытуемого страшно смотреть. Он красный и глядит перед собой особенно преданно.

– Чем вы все время заняты? Лежите и разлагаетесь? У вас уже мухи на губах ебутся!

М-да, и это далеко слышно. У нас база находится как в чаше – по сторонам скалы, а адмирал с жертвой находятся в центре этой чаши – получается замечательная акустика.

– Что это за стиль работы? Сначала вы набираете воздух в рот целую неделю, потом два часа пыжитесь мне чего-то сказать, а как я вам дам за пять минут по ушам, так вы и замолкаете потом на целую вечность!

Капитан третьего ранга действительно как-то подозрительно пыжится.

– Ярче! Ярче надо осознавать! Чтобы не тужиться здесь потом!

Может, и тужится этот каптри, я даже не знаю.

– И не надо сваливать свою дремучую неисполнительность на мой природный долбоебизм! – Наверное, не надо. – Вы должны были у трапа схватить меня под белы рученьки и, бодро цокая копытцами, повести меня вдохновенно по своему заведованию на предмет устранения моих же замечаний! А теперь что? Что теперь, я вас спрашиваю? Что теперь? Что? ЧТО?!!

Я не знаю «ЧТО», но только горемыку капитана еще больше распирает – он надувается, смурнеет и еще раз надувается.

И тут этот несчастный капитан третьего ранга в совершенном отчаянии оглушительно пукает на всю округу – по-прежнему поразительная слышимость.

Не берусь описать, что было после.

Север Крайний с Амдермой.

Дома на ножках, потому что вечная мерзлота.

Все коммуникации тоже на ножках и в коробах, чтоб не сомлели, не приведи Господь.

Но иногда Господь делает «приведи», и тогда однажды вечером, когда все уже дома, по громкой связи звучит: «Коммунисты и комсомольцы! Командование обращается к вам с убедительной просьбой не пользоваться туалетом в связи с размораживанием системы», – после чего, для контроля происходящего, по всем домам пускаются оповестители, вооруженные, как и любые оповестители, противогазами. Они звонят в каждую дверь, и когда она открывается, говорят: «Велели не срать!»

Я вам так скажу из своего личного опыта: трудная это задача, если нет под руками ведра.

А с ведром – это задача легкая и пустяшная, после чего боевая подготовка свернута сама собой, и все ходят друг к другу в гости, интересуясь, не срут ли соседи.

Первые этажи внимательно следят за ванной и туалетом и чуть чего производят ревизию в верхних этажах. Верхние этажи ведут наблюдение за нижними, и если и испражняются, то втихую.

Надо вам заметить, что от волнения гадится лучше и на двор с ведром бегается швыдче.

Примерно через неделю оказывается, что нет труб нужного диаметра.

Еще денька через два диаметр находят и ставят его в то самое место.

Потом по домам пускаются оповестители с тем, что «велено срать», а по громкой связи объявляется благодарность коммунистам и комсомольцам, а также беспартийным, воодушевленным их личным примером, то есть женщинам и детям.

Ах!.. Как я все это понимаю…

Наш корабельный врач Кузьма относится к той категории народных целителей, у которой существует только два настоящих диагноза: «хуйня» и «пиздец» («хуйня» проходит сама, «пиздец» не лечится»). То есть он ленив и философичен.

Лежит Кузьма на койке в обеденный перерыв – волосы дыбом в подушку – и смотрит он на меня во все свои заплывающие жиром глазки – у него, собаки тайской, лирическое настроение, ему рассказ услышать хочется.

– Саня! – говорит он мне. – Ты мне рассказ обещал.

– Раз обещал, расскажу, конечно, – говорю я ему неторопливо (моряк калеку не обидит). – Только ты мне напомни, о чем надо рассказывать.

– О командире Тараканове, у которого было любимое выражение: «Сел в углу и плодит себе подобных».