«Кто научит его бриться лезвием топора? Разбираться в черномазых? Нам придется обсудить это до мельчайших деталей. Кто проследит, чтобы он сделал себе татуировку на руке?»

(Смех жены Орланда напоминает треск раскалываемых сучьев. Судорога игрального автомата разрешается электрогитарой: «Подбрось угля, пусть горит вокруг земля… Это еду я». Ивенрайт, спотыкаясь, выбирается из машины, руки у него в крови, но уязвленная гордость все еще не удовлетворена: кто же мог себе представить, что этот увалень бармен знает имена всех защитников, принимавших участие во Всеамериканских играх за двадцать лет! Джонатан Дрэгер аккуратно, без единой морщинки расстилает постель, и его миловидное бесстрастное лицо замирает точно посередине подушки. Автобус резко тормозит на остановке, и Ли врезается в оконное стекло. Хэнк глубоко вздыхает, распахивает дверь и спускается вниз. На его лице появляется выражение воинственного веселья, и он принимается насвистывать, постукивая по собственному бедру папкой с записями доходови расходов. Из ванной выходит Джо Бен, застегивая ширинку своих слишком больших брюк…)

«Нет, вы только посмотрите на него. – Лицо Джо расплывается в усмешке, и, когда Хэнк подходит ближе, он добавляет, понизив голос: – Свистит, резвится, как будто его ничего не касается, все пустяки».

«Главное – вид, Джоби. Ты же помнишь, что всегда говорил старик?»

«В городе – может быть, но кого волнует твой вид в этом крысятнике?»

«Джо, мальчик мой, этот крысятник – твоя семья».

«Ну, только не Орланд. Только не он, – Джо копается в кармане в поисках семечек. – Хэнк, тебе сразу надо было дать ему в пасть, чтобы он заткнулся».

«Тсс. Дай мне семечек. К тому же за что мне бить доброго старого кузена Орли? Ничего он такого не сказал…»

«О'кей, может, он и не был многословен, но, учитывая, что все они думают о Леланде, его мамаше и всем прочем…»

«А почему меня должно интересовать, что они себе думают? Они могут думать все что угодно, у меня от их думанья даже волос не выпадет».

«Все равно».

«Ладно, завязали. И дай мне этих твоих».

Хэнк протягивает ладонь. Джо отсыпает ему семечек. Семечки были последним увлечением Джо, а поскольку ему и его семье предстояло еще месяц жить в старом доме с Хэнком, пока достраивался его собственный в городе, стены грозили превратиться в чешуйчатый панцирь доисторической рептилии. Несколько минут оба, облокотившись на брус, служивший перилами, молча лузгают семечки. И Хэнк чувствует, как у него внутри все постепенно успокаивается. Еще немного – и он готов будет спуститься вниз и снова скрестить рога. Только бы Орланд – а он был членом школьного совета и, естественно, заботился о своем общественном положении – помалкивал о прошлом… Но он знал, что от Орланда можно ожидать всего чего угодно. «Ну Джо, пошли». И он отшвыривает оставшиеся семечки.

Резко наклонившись, Хэнк берет свои сапоги и, сплюнув шелуху, с грохотом спускается по лестнице навстречу застоявшейся ярости родственников. «А меня не колышет, что они там думают!» – продолжает он уговаривать себя по дороге.

А в это время на Западе индеанка Дженни подбирается к мысли, что Генри Стампер избегал ее не по одной лишь той причине, что она была краснокожей; разве он не развлекался с северными скво? Нет, он держался от нее в стороне не из-за того, что она была индеанкой. Значит, кто-то близкий к нему препятствовал Генри иметь с ней дело… кто-то разлучал их все эти годы…

Хэнк, обратившись к родственникам, поспешно завершает собрание:

– Давайте подождем ответов на наши письма. Но будем считать, что мы договорились работать на «Ваконда Пасифик». И запомните: если бы мы вели свое дело, учитывая симпатии города, мы бы давным-давно прогорели. «Да даже если у меня и выпадет от их думанья пара волосков, – невелика беда, – добавляет он про себя. – Они же не желают мне зла на самом деле».

На Севере Флойд Ивенрайт разбужен государственной патрульной службой. Он мямлит благодарности, выбирается с заднего сиденья машины и отправляется искать ближайшую заправочную станцию с комнатами отдыха, где он клянется своему красноносому с налившимися глазами изображению в зеркале, что заставит Хэнка Стампера пожалеть о том дне, когда он при помощи семейных связей добился места защитника в команде штата в ущерб ему!

Десять минут спустя, после завершения собрания, Хэнк уже сидит в амбаре, прислонившись щекой к теплому, упругому как барабан, пульсирующему животу коровы, посмеиваясь про себя над тем, как ловко ему удалось получить разрешение подоить ее, пока Вив занималась уборкой кухни. «Только один раз, женщина. Только сегодня. Так что не надо ничего выдумывать». Вив улыбнулась и отвернулась в сторону; Хэнк знал, что суровость его тона не сможет обмануть ее, так же как Джо не был обманут его свистом. Вив было известно, что говорил старый Генри о «виде». А вот догадывается ли Вив, как он любит доить коров, – этого Хэнк не знал.

Он подвигает ухо по лоснящемуся брюху и слышит, как, работая, урчат ее внутренности. Ему нравится этот звук. Он любит коров. Ему нравится ощущать их тепло и слушать прерывистый ритм молока, бьющего в ведро. Конечно, теперь держать дойную корову, когда молоко можно купить дешевле люцерны, – полный идиотизм, и все же до чего чертовски приятно подержать ее сиськи после рукояти топора, как успокаивающе действует бурчание ее утробы после кряхтения и пуканья старика, трепотни Джона и визга жены Орланда. Да, ну конечно же, они ничего такого не имели в виду.

Молочная струя звенит в ведре, потом звон начинают заглушать складки белой пены, но и сквозь жирное сливочное тепло колокол продолжает звучать равномерно.

Колокол Хэнка.

Моторка с шорохом рассекает усыпанную листьями реку – это Джо Бен перевозил толпы родственников на противоположный берег. С ревом заводились машины и, отплевывая гравий, выезжали на шоссе. Генри кинул из окна кусок штукатурки, и она, с треском рассыпавшись, раскатилась по причалу.

Идиотская затея – держать корову.

В потемневшем небе, там, где пики елей касаются облаков, уже луна, словно отверженный двойник заходящего солнца. Это тоже колокол Хэнка.

Но Боже всемогущий, до чего же приятно ощущать ее тепло!

По причалу кто-то методично расхаживает туда и обратно, встряхивая желтой гривой таких жестких волос, что вблизи они напоминают связку сломанных зубочисток; но с расстояния в пятьдесят ярдов они кажутся белыми как грозовая шапка; с расстояния в пятьдесят ярдов склеротические щеки Джона сверкают здоровым румянцем, и жена Орланда поднимает ногу, чтобы забраться в лодку, так застенчиво и изящно, словно хорошо вымуштрованная кобылица. Несчастная, изрезанная кайлом, рожа Джо Бена на фоне зеленой воды сияет чистотой камеи, а его пухленькая жена похожа на лебедя. На расстоянии в пятьдесят ярдов.

А здесь колокол Хэнка, затаенный меж вершинами белой пены, приглушенный складчатыми теплыми равнинами, и все же он звенит, колокол Хэнка.