Гарвей, получается, совершенно напрасно накладывал тугие повязки на верхние конечности испытуемого человека, стараясь всячески доказать своему коллеге – врачу, что кровь из артерий каким-то образом переходит в вены его, что она никак не уничтожается на периферии тела, как настаивал на том Га лен. Риолан же, замечали все понимающие люди, лишь загадочно в ответ улыбался, ломая тонкие брови, чтобы потом, как мы уже знаем, потешаться над глупостью всех «циркуляторов».

Всякий раз, возвращаясь к себе в Париж, он высоко вскидывал над собою пальцы рук, рассказывая при этом о встречах со своим лондонским коллегой. Как это может случиться, чтобы жидкость, дойдя до периферии тела, вдруг, совершенно непонятным образом, поворачивала назад? Да быть такого не может…

Недоверчивость Риолана сквозила при этом в мельчайших черточках его холеного лица. Собеседники с охотой поддерживали мэтра смехом, и этот смех, отзвуки которого очень вскоре достигали лондонских гостиных, болью отзывались в душе Гарвея.

Впрочем, они оба, Гарвей и Риолан, будучи ровесниками, почти одновременно ушли из жизни, так и оставшись каждый при своем мнении.

Окончательную же точку в этом, сильно затянувшемся споре, поставил профессор, доктор медицины – Марчелло Мальпиги. Спор завершился полной победой Гарвея. Во всяком случае – именно такой вывод могли сделать более или менее трезво рассуждавшие люди.

Мальпиги родился в Болонье, в 1628 году, в том самом городе, в котором Гарвей когда-то впервые опубликовал свои, еще слишком робкие «Анатомические исследования».

Диссертацию на степень доктора медицины Мальпиги защищал в 1653 году, в Болонском университете, который он перед тем вполне благополучно окончил. После защиты ему выпало читать лекции то в родной Болонье, то в Пизе, отчасти даже в Мессине, и зарекомендовать себя великолепным знатоком анатомии, изучению которой он предавался почти беззаветно, используя для этого малейшие возможности, а также дополняя свои знания и наблюдения путем непременного вскрытия животных.

Следует сказать, что деятельность его была весьма разносторонней: он занимался гистологией, эмбриологией, ботаникой, минералогией и прочими науками, выступая одновременно и ученым, и медиком – клиницистом. Это давало ему возможность сопоставлять достижения многих, преимущественно – смежных наук.

Но все же главной заслугой Мальпиги является то, что он первый среди медицинских специалистов занялся микроскопическим исследованием тканей и органов, что и позволило ему совершить ряд важнейших открытий в области микромедицины.

Изобретение микроскопа обыкновенно связывают с именем голландских мастеров – оптиков, отца Георгия и его сына Захарии Янсенов. Изготовляя очки, идея которых вообще – то принадлежит еще средневековым арабским ученым, поскольку античность никаких подобных приборов не знала[13], оба Янсена добросовестно шлифовали массивные увеличительные стекла, так называемые линзы[14], и вставляли их в самые разнообразные оптические оправы.

Микроскоп же, как прибор, возник в результате придумок и усилий бесчисленных конструкторов и умельцев, приспосабливавших данное изобретение к своим собственным нуждам. кому-то из них надобно было видеть сильно разросшимися буквы в Священном писании, набранные слишком мелким шрифтом, кому-то – еле различимое тельце иголки, а Кто-то хотел подробнее разглядеть все то, что пребывало на довольно далеком, значительном от него расстоянии.

Приложил ко всему этому руку и знаменитый Галилео Галилей, которому однажды понадобился прибор для наблюдений за небесными звездами.

Первые прообразы нынешних микроскопов были получены еще в XVII веке, а более-менее фокусирующие оптические системы, дававшие увеличение в несколько сотен раз, связаны уже с именем голландца Антонио ван Левенгука, который и занялся непосредственно микроскопическими исследованиями в 1673 году. В 1675 году он уже смог порадовать современников открытием некоего мира, невидимого простым, невооруженным глазом.

Началом же этого открытия послужило рассматривание под микроскопом капли воды, зачерпнутой им из обыкновенной дождевой лужи. Усовершенствования прибора и результаты, связанные с процессами простого технического исследования, множились с каждым годом.

Мальпиги, прибегнув к достижениям развивающейся оптики, располагал всего лишь круглой массивной лупой, заключенной в увесистую металлическую оправу и дававшей увеличение в сто восемьдесят раз. Но и такие скромные возможности раззадоривали его и без того сильнейший исследовательский в мире зуд.

Уже в 1660 году Мальпиги подверг исследованию отдельные ткани, взятые из тела лягушки, затем – из тела ужа. В результате своих наблюдений за этими тканями он открыл и описал присущее первой альвеолярное строение легких, а второму – имеющиеся в нем маленькие кровяные тельца, о существовании которых никто из ученых прежде него даже и думать не подозревал. Исследуя мочевой пузырь лягушки, он обнаружил в нем также массу мельчайших сосудов, на которые распадались более крупные их собратья.

Поскольку вся представавшая перед ним мелкота напомнила своим видом переплетения конских волос, то она и получила в его устах название капилляры (от латинского имени существительного capillus, что в переводе на русский язык означает – обычный человеческий волос).

Более тщательное исследование легочной ткани привело Мальпиги к новому, не менее важному открытию: в 1661 году, то есть, всего лишь через четыре года после кончины первооткрывателя Гарвея, он дал описание капиллярных кровеносных сосудов, при помощи которых артерии соединяются с венами.

К другим замечательным достижениям профессора Мальпиги относится также описание им строения легкого, с указанием, что этот орган состоит из множества пузырьков, как бы окутанных капиллярными кровеносными сосудами.

И хотя Мальпиги, естественно, не мог до конца уяснить, в чем же, по большому счету, заключается роль обнаруженных им мельчайших капилляров, а все же именно это его открытие – и послужило окончательным доказательством верности переворота, совершенного Гарвеем в медицинской науке.

Из всех наших разговоров как-то само собой становится понятным, что с наступлением средних веков подготовка медицинских кадров осуществлялась далеко не так, как это было принято в античности.