И сидит этот «конфуз» в приемной первого лица государства в неурочное время немым укором отечественной расхлябанности и головотяпству. Хотя, собственно, почему головотяпству? Ну что мы за люди такие, хлебом не корми, дай голову пеплом посыпать да оклеветать себя почем зря! Загадим сами себя и довольны, а люд-то окрестный верит, шугается, ровно от прокаженных.

Наверное, именно так и думал канцеляроначальник Ибрагим Иванович Сучианин, понуро взирая на заграничную бестию. Прилетел, никто его не ждал, не встречал, а пропуск у него аж вездеходный, спецмировой, таких на всем земном шаре не более трех десятков наберется. В нашей державе всего четыре, и то – у каких людей!

А заморец сам из себя черный, ровно головня, с раскосыми глазищами и белыми, яко дым, курчавыми волосами. Инициалы его басурманские – МПС – расшифровывались смешно: Магомедченко Пафнутий Смитович. Именно так он и представился Ибрагим Иванычу, прибавив, дескать, по срочному делу. Выслушал все это бессменный канцелярист (при месте-то он уже и не упомнишь, с какого Преемника), а про себя думает: «И где ж я тебе, милок, Августейшего разыщу после обеда? У нас даже и подумать о беспокойстве Высочайшей особы в это время дня опасно. Песьи уши прослышат и – тю-тю!»

– А знаете ли, бесценный вы наш, – поразмыслив, молвил канцелярист, – давайте-ка мы поступим таким образом. Сейчас оформим ваш визит и, так как по документам вы особа высокого рангу, придадим ему соответствующий статус, разместим и обиходим как положено, вы с пути-дороженьки отдохнете, а уж завтра поутру, как у нас заведено, с челобитной, в чертоги, так сказать, свободомыслия. А если изволите намекнуть о теме-с, и, как бы это поделикатнее изъяснить... – столоначальник выразительно потер большой палец об указательный, – можно и о положительном результате вашего визита позаботиться.

От таких речей заморец аж побелел и понес какую-то тарабарщину на неведомом в азиатских местах языке.

– Да он же, падла, на чистейшем аглицком наречии шпарит! – шепнул на ухо Иванычу дежурный переводчик из откудонадовских. – А это категорически возбраняется всемирной языковой хартией! Параграф шестой сто восемьдесят первой статьи категорически запрещает употребление несинтетических языков в госучреждениях и общественных местах, за нарушение – строжайшие санкции.

– Ти-ти, голуба! – выставив вперед руку, охолонул приезжего Ибрагим Иванович. – Вы бы, любезный, поаккуратнее с мертвыми-то языками в присутствии, – хоть не без огрехов, произнес он на общепринятом в мире языке.

Гость смутился, но глаза продолжали зло зыркать.

– Я – высокий посол Всемирных сил! И я требую немедленно доложить о моем визите вашему руководителю, в противном случае мне придется... – Закончить мысль ему не дал вышедший из-за своего стола Ибрагим Иванович. Решительно подойдя к посланцу, он, широко взмахнув руками, обнял его и троекратно смачно поцеловал в губы. Заморец от неожиданности плюхнулся на стоявший за спиной стул.

– Коль вы посол, да еще и высокий, двигали бы вы, любезный, прямиком в МИД! Я вам положенное в таких случаях троекратное целование от Гаранта передал, а все остальное завтра с утра...

Туго соображая, гость пытался возражать.

– Не-не, любезный, в МИД! Там твое место, а мне некогда! – Сучианин сгреб со стола охапку бумаг. – У меня вон документы государственной важности. Мне не до послов.

И вот тогда... Тогда эта басурманская рожа с ехидной улыбочкой подошла к столу и вежливо так положила на самую его середину продолговатый жетончик, на котором были вычеканены семь золотых скорпионов, держащие на своих хвостах земной шар.

Теперь бледнеть пришлось канцначальнику. Неповиновение предъявителю подобной бирки могло не карьеру любого чиновника, а разрушить остатки кремлевской ограды, а может, и всю страну.

Но самое страшное заключалось в том, что, по слухам, такие метки предъявлялись руководителю державы в случае, когда Властители Мира единогласно выносили Вердикт о Недоверии, а Недоверие это влекло за собой добровольный уход правителя и из власти, и из жизни.

– Сейчас, сию минуточку! Чаю гостю, чаю! Да покрепче! Сейчас, любезнейший Пафнутий Смитович, о вас будет, куда след, донесено! – Ибрагим Иванович с проворностью белки метнулся из-за стола. – Ты тут гляди! – гаркнул он дежурному. – И не сиди сиднем, составляйте протокол о ненормативной лексике, сигнализируй по своей линии, ну и его «крути», а я мигом! – и, цапанув со стола бирку, ринулся в дверь. – Катя! – оставив озадаченного офицера, крикнул он в подсобку, – заварки не жалей, не жалей и сыпь из правильной банки! Ну, вы все у меня!

Последние слова уже подхватило гулкое эхо длинных дворцовых коридоров, в которых из экономии и иных этических соображений лет десять как поубирали ковры. Исчезновению ковров предшествовала долгая фракционная и внутриполитическая борьба, итогом которой стала знаменитая фраза Преемника Четвертого: «Пусто и гулко, зато нас никто не обвинит в подковерных интригах!» Колоссальнейшей мудрости был правитель, да у нас других, слава Богу, и не бывает.

Перво-наперво ушлый канцелярист бросился к наместнику главного визиря, действующему тайному советчику Владисуру Джахарийскому. Небольшого росточка (а небольшие росточки у нас давно прочно в моду вошли), невзрачненький, ако погребная поганка, с коротенькими ручками, губастенький, с востренькими ушками, в скромном костюмчике, аккуратненький до отвратности, он тоже относился к старожилам и был, почитай, главным интриганом среди огромной придворной свиты. Именно ему приписывает молва право быть родоначальником суверенной демдиктатуры – главного идеологического учения современной эпохи. Многие, конечно, сомневаются в его первородстве, дескать, где уж ему, он и говорит-то коряво, а уж писать, так это всем ведомо, только в Кремле и научился. Но в суверенной демдиктатуре главное – дух, опора народотворческих сил правопорядка и административной потенции регионов, а не что-то другое.

– Беда, Владисур, беда! Что и делать, не знаю!

– Не блажи, отдышись, хлебни чайку, вот присаживайся. Ишь как запыхался! Давай-ка по порядку.

– Да полно меня успокаивать! Беда, я тебе говорю, в державе! Царю, тьфу ты черт, Августейшему Демократу метку привезли!..

– Какую еще метку? Ты что, брат, обкурился? – хмыкнул хозяин кабинета.

– Со скорпионами метку, башка твоя тугая! От Высших сил! – и он аккуратно, словно боясь разбить или погнуть, выложил на стол привезенный негром жетон.

Джахарийский побледнел как полотно.

– Да не может этого быть, ведь не за что... Не за что! Все указания выполнили, стены срыли, крамолу извели! Дионисия прокляли! Нефть почти всю им выкачали! Газа двенадцать лет как нет, а мы продолжаем поставки! Так за что, за что метка?! – С трудом приладив на нос очки, он дрожащими руками взял страшную кругляшку, покрутил и поднес к глазам обратной стороной, после чего бросил ее на стол и с видимым облегчением откинулся на спинку стула.

– И как ты, Ибрагим, столько лет с документами работаешь? – с пренебрежением произнес советчик. – Ты с изнанки-то жетон читал?