— Есть или нет, сходить надо. Бабка сказала, где рельсы кончаются. Интересно, куда они вели?

— Да какое-нибудь местное сообщение между пунктами А и Б, — обиженно пробурчал Дубняк. — На карте их нет, сто лет в обед этим рельсам. От деревни до завода рабочих возили.

— Так завод-то работает. Если тут все такое секретное, так ясен пень, на карте не будет, — сказал Окунев. Ему вообще очень нравилось все, что не значилось в официальных источниках, даже если оно там не значилось по официальным соображениям.

— Ну пошли, — сказал дядя Игорь. Ему явно не терпелось.

Сначала хотели оставить Валю с вещами здесь и пойти налегке, но Дубняк велел идти всем вместе — мало ли что там впереди. И вещей не бросать: мало ли что там позади. Пришлось Вале собирать тело в кучу и подниматься на ноги. Идти по шпалам было неудобно — кто вообще придумал класть шпалы в полшага? Валя плелся в хвосте, глядя под ноги — рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, ехал поезд запоздалый… Что же здесь не так? Нет, опять ускользало, таяло…

Рельсы кончились неожиданно. Просто оборвались и все, как та тропа, на которой их встретил первый арий. «Лес тупиков», — подумал Валя, и на этом мы оставим его в своих мыслях и увидим дальнейшее глазами журналиста Тихонова.

Тихонов был хорошим человеком, не прошедшим еще окончательной профдеформации — то есть, скажем, он мог поступиться сенсацией ради человечности, особенно если сенсация была так себе, а человек симпатичный. Зато он сохранял еще интерес к миру и умел смотреть на вещи широко — так он о себе думал, хоть и не вполне знал, что это значит.

Рельсы упирались в небольшую пустошь, уже подзаросшую местной флорой. Когда-то здесь могли стоять бараки для рабочих…

— …а потом их разобрали и увезли, — озвучил он свое предположение. Других пока ни у кого не было.

Тихонов посмотрел на Савельева: тот стоял как оглушенный. Никаких следов самолета не было в помине. Честно говоря, Тихонов так и думал, но Савельева все равно было жалко.

— Пошли лес прочесывать, — сказал он.

Лес прочесывали под предводительством Дубняка часа два — безрезультатно. Не было ни обломков, ни сломанных деревьев — то есть деревья были, но не такие, как от падения самолета. Нельзя было даже предположить, что самолет здесь садился, а потом улетел в небо или провалился под землю. А бабка говорила именно об этом месте — самолет был ровно там, где кончаются рельсы… Совершенно вымотанные, они вернулись к железной дороге и расселись рядом.

— Наврала старуха, — сказал Окунев. — Или это правда НЛО было. Было, да сплыло.

Дубняк изучал пустошь, вернулся хмурый.

— Что-то тут было. Может, они тут и садились. Только следы не от «Ан-2».

— Ну точно, НЛО, — Окунев ковырял прутиком землю. — Проблема в том, что мы не ищем НЛО.

Окунев не нравился Тихонову, как не нравятся обычно блогеры журналистам. Так что Тихонов не упускал возможности поспорить с ним, даже когда спорить было не о чем. Сейчас ему просто было жаль Савельева, и поэтому высокомерный скепсис Окунева раздражал еще больше.

— Значит, мы пойдем в другую сторону.

— А может, мы плохо искали? — жалобно спросил Савельев.

— Искали хорошо, — сказал Дубняк, и все ему поверили: если уж Дубняк говорил, что хорошо искали, значит, не могли не найти.

— Пошли, — скомандовал Тихонов, поднимаясь.

Вскоре они дошли до того места, где оставила их Катерина Дмитриевна. И тут Песенка, шедший опять последним, сказал:

— Я понял, что не так.

Все остановились и обернулись.

— Я понял, что не так с рельсами, — повторил Песенка. — Они выглядят так, будто по ним до сих пор ходят поезда.

Теперь это увидели и остальные. А Дубняк был так обескуражен собственным проколом — ведь это он должен был заметить первым и сразу! — что до конца путешествия называл Валю по имени.

В это самое время начальник шестого сборочного цеха Владимир Семушкин вдумчиво изучал чертеж, отнявший месяц упорного труда у его сына-подростка Николая. По всему выходило, как в «Малахитовой шкатулке», что парнишечко-то лучше узор смекнул.

— Погоди, погоди, — растроганно приговаривал Семушкин, хотя уже при первом взгляде на ватманский лист уловил идею. — Ты хочешь, значит, этот узел вообще убрать?

— Да, — гордо отвечал сын. — Ты подумай, он нужен тут только для охлаждения. Но охладить же можно в блеминге, а если тут убрать, мы получаем выигрыш в пятнадцать и три сотых секунды.

Эти «три сотых» бесконечно умилили Семушкина-старшего.

— Ты один чертил или помогали? — спросил он, уже догадываясь об ответе.

— В классе помогали немного, — сказал сын, смущаясь.

— А Курков? Курков не помогал?

— Курков вообще не видел.

Курков преподавал черчение после того, как у него не сложилось с прежним первым замом, но теперь, когда из Екатеринбурга прислали Челищева, стоило, может быть, вернуться к тем его идеям: далеко не все было бредом. Другое дело, что Курков уже два года не работал на производстве и мог отстать.

— Ну что ж, — сказал Семушкин, стараясь выглядеть как можно строже и деловитей. — Мы посоветуемся, и тогда… Но вообще, — не выдержал он, — вообще, Клетчатый, ты герой! Ты даже не понимаешь, какой ты герой! (Клетчатым он называл сына за пристрастие к ковбойкам, он с детства предпочитал их любой другой одежде.) Это мало того что экономия — это может оказаться революция, если применить по всем цехам… Вот смотри! — и он только собирался было показать сыну, как применить все это к другим цехам, но тут зазвонил заводской бездисковый телефон, связывавший его квартиру прямо с заводом.

— Что там у них? — с раздражением сказал Семушкин, ненавидевший этот телефон, и снял трубку.

— Владимир Алексеич! — сказал сиплый Вахрушев с проходной. — Опять тут эти… неплательщики.

— Черт бы их драл, — сказал Семушкин. — Еду.

Он сунул ноги в ботинки, надел плащ, выскочил во двор и через пять минут на верных «Жигулях» подъехал к седьмой проходной.

В прокуренной, пропахшей потом комнатке на продавленном диване сидели трое. Еще двое стояли рядом, подпирая стену.

— Группа, говорят, — усмехнулся Вахрушев. — Поисковики.

Поисковикам предстал исключительно мирного вида мужчина, чтобы не сказать мужичонка, лет сорока пяти — редеющие светлые волосы, младенчески-розовые щеки, защитный плащ расстегнут, под ним обозначалось добродушное штатское пузцо. Охранник успел перепугать их. Впрочем, Тихонов твердо решил не расслабляться: он знал, что от таких-то круглых, от которых никто ничего дурного не ждет, и происходят главные неприятности.