Русская литература оклеветала уездный город. В глазах столично-городской читающей общественности его образ прочно соединён с понятиями «глушь», «захолустье», «затхлая провинция». В общем, мещанство и скука. Чухлома, Нерехта, Галич, Солигалич… А он живёт, и в нём сквозь всю железобетонность современного растрескавшегося мира героически пробиваются самые живые ростки созидания и подвига.

Да, уездный город живёт – со своими причудами и особенностями, коими порой ставит редкого своего столичного посетителя в тупик изумления. Вот – некий районный городишко на Нижней Волге. Вид у него – как и у всех районных городков России: как будто три месяца назад через него прошла война. Пыль. Жара. Остановившийся и полуразворованный рыбозавод. Разбитый асфальт. Заколоченный и облупленный клуб. Выбитые стёкла пустых магазинов. Безлюдные улицы. И на одном перекрёстке, на стене покосившегося, тёмного от времени и бедности деревянного домика, номер и название: «Улица Бетховена».

Не знаю, есть ли ещё в России улица с таким названием. Во всяком случае, ни в Москве, ни в Питере, ни в одном из великих городов – нет. А в каком-то райцентре Астраханской области – есть.

А ведь знаете, имя автора Лунной сонаты на бревенчатой стене тихого и вечно разорённого русского городка – заявка на право быть столицей мира. Недаром из таких вот уездных углов выходили в свет всемирно известные творцы русской культуры. Как это напоминает уездного псковского монаха Филофея, писавшего некогда про чёрную деревянную Москву, что она – третий Рим! И каждый коренной городок в России – несостоявшаяся Москва, младший брат третьего Рима.

Особенно примечательна своими районными городами Костромская земля. Это вообще целая страна. От Москвы до Костромы путь ближе, чем от Костромы до дальних закоулков области. В Кострому из Москвы идёт федеральная трасса, от Костромы в Заволжье – десятка два асфальтовых дорог, а дальше – леса и болота, места дремучие, скитские, черемисские и староверские. В какой-нибудь из запредельных областных посёлков – то ли в Боговарово, то ли в Талицу, что на реке Вохме, – как ехать? По «нормальной» дороге 400 километров за полдня, а остальные сорок километров на прицепе, влекомом двумя гусеничными тракторами, – двое суток. Потому что оба трактора «разуются», оставив в глине свои гусеницы.

Леса и болота. Нижегородский герой – Кузьма Минин; герой же костромской – Иван Сусанин. Его родное село Молвитино лежит по дороге из Костромы в райцентр Буй. А неподалёку – село Домнино, в котором укрывался от «воровских людей», казаков и ляхов, наречённый царь, пятнадцатилетний Михаил Романов. Из тех же мест родом и первый митрополит русской автокефальной Церкви, св. Иона. Самостоятельность русской земли вышла из костромских лесов и болот.

Но вернёмся к городкам, и начнём с Нерехты. Здесь есть всё, чему положено быть: площадь с торговыми рядами и землистым памятником Ленину, несколько домов провинциального классицизма, павильон кафе, полупустые магазины, полдюжины церквей, из которых две действуют и восстанавливаются, а остальные разрушаются. Речка, обелиск воинам, подобие парка, рытвины на улицах… И всё это скромное уездное целое – древнее Нижнего и Казани, и когда-то было столицей: город основан в 1215 году, служил центром удельного княжества.

Скука маленького города – понятие относительное и индивидуальное: кому скучно, тому скучно везде. В маленьком городе свои драмы, которые легко могут быть увеличены до масштабов всей России. При мне в Нерехте разгорался конфликт, которому через несколько лет суждено было трагическим эхом отозваться в Кондопоге, в Сагре – и Бог знает, где он ещё отзовётся. Убили ветерана-афганца. Через день по всему городу появились надписи: «Чёрные, убирайтесь в свою обезьянию». Распространились письма с угрозами в адрес «лиц кавказской национальности» и сектантов. После сорокового дня разлетелись подмётные письма: за убитого будут мстить. Общественное мнение приписало планы мести русским националистам, баркашовцам. Администрация города, берущая деньги у «кавказских лиц» и сектантов, обвинила баркашовцев в разжигании религиозной и национальной розни. Их выгнали с дискотеки. Баркашовцы подали на администрацию в суд, а сектантам объявили войну. На том я уехал, и чем дело кончилось – не знаю.

Заметьте: в маленькой Нерехте, в условиях слабости и продажности власти, агрессивные, но непьющие националисты берут на себя социально востребованную функцию: кто-то должен же бороться против засилья уголовщины, коррупции и тоталитарного сектантства.

Но баркашовцы всё-таки явление маргинальное и временное. Фундаментально и без пропагандистского шума выполняет в Нерехте конструктивную социальную работу Церковь. Отец Андрей Воронин, московский интеллигент, по образованию геофизик, бывший экспедиционник, а теперь настоятель одного из нерехтских храмов, взялся за дело, с которым не справляются, не хотят и не могут справляться власти: организовал приют для детей, чьи родители лишены родительских прав. В приют дети поступают из милиции, настоящими безъязыкими зверёнышами, отведавшими всех ужасов и пороков реальной жизни. Кто-то из них нищенствовал по заданию родителей. Кто-то видел, как отец убил мать или мать зарезала пьяного насильника-отца. Все отлично узнали, что такое водка, наркота, вши и голод. От трёх до четырнадцати лет.

Я был в этом приюте. Для детей это – дом, единственный в их жизни, где их любят. Спрашиваю: «Бывают у вас побеги?» Удивляются: «Зачем же бежать? Куда?» Действительно, куда – в мир голода, побоев и ненависти? А здесь – люди; здесь – свой дом, где всё своё. Добротное здание. Спальни на троих-четверых, деревянные кровати, самодельная мебель. Музыкально-игровой зал, аквариумы, зелень. Столовая под карельскую берёзу. Хозяйство. Две лошади с жеребёнком, телята, кролики. Всё – доброе и домашнее, и люди – домашние, со светом в глазах. Дети учатся в школе. Ходят в походы, ездят в поездки (летом в Крым). И – преображаются. Превращаются в человеков. Это не сказки, это – факт. И иначе здесь быть не может, потому что день начинается с молитвы. И каждое дело – с молитвы. «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». А жизнь – с Евангелия. «Прощаются грехи её многие, ибо она возлюбила много». Не хочется даже и думать, чем бы стали эти дети – будущее России, если бы не отец Андрей.

Воистину, растить, воспитывать и учить детей – прямое дело Церкви. Потому что лучший учитель – подвиг. И есть одно качество, превращающее тяжкий и неблагодарный труд в подвиг: это бескорыстие. Отец Андрей и его сотрудники бескорыстны, ибо какая слава, почесть или деньги ждут их в неведомой никому Нерехте?

Соседний пример бескорыстия и подвига – женский Пахомиев Троицкий монастырь. Он расположен в живописном месте неподалёку от Нерехты, на холме. Основал его в XIV веке подвижник Пахомий, и жил монастырь до восемнадцатого века, когда при благочестивой государыне Екатерине был закрыт и обращён в приходскую церковь. Что делала с ним советская власть, я даже не берусь сказать; во всяком случае, фотографии того времени впечатляют: это развалины, как после бомбёжки. В девяностых годах на руины пришли монахини, несколько женщин во главе с игуменьей Алексией. Восстановили храм, колокольню, построили дом для келий, завели хозяйство: поля под посевы, покос, скотный двор. Женщины. Своим трудом. Конечно, с помощью добрых людей, но с помощью бескорыстной, потому что денег расположенному на отшибе, в стороне от торных путей и московских богатств, монастырю взять просто негде. Сейчас здесь два десятка монахинь, половина из них совсем молодые, девчушки. Работают: в поле, в коровнике, в швейной и иконописной мастерской; тем и кормятся. Самое замечательное – это человеческие отношения в этих стенах. Никакой напряжённости, мрака и зависти, свойственной монастырям и женским коллективам. Здесь – семья. И молодые монахини называют матушку игуменью просто мамой. Образ монастыря – их открытые глаза и улыбка.