— А без казны вы человеку доброе имя не вернете?

Калистрат не отвечал — глядел на Осташу и ухмылялся. Конон вроде и не слушал, жмурился на солнышко.

— Тьфу честь ваша сплавщицкая!

Осташа подумал и плюнул под ноги Калистрата, уже не боясь гнева стариков. Понятно стало, что не будет ему здесь прока. Но отчего же Конон молчал? Конону-то какая корысть?

— Нечем мне доказать, что батя честен, кроме веры своей в него! Но помяните мое слово — я докажу! — предупредил Осташа. — Ладно, найду я казну, только вы ее не получите! Да я и сам ее брать не буду, потому что батя не брал — значит, нельзя и мне! Но найду и всем докажу — батя честен был!..

Осташа помедлил, испытующе глядя на сплавщиков, и решительно надел шапку.

— И провались ты, дядя Конон, с твой властью, коли власть твоя правде не радеет! — отчаянно добавил он. — Кому нужна-то она, кроме тебя да захребетников твоих?

Сам семьдесят раз на сплав ходил, а совести и на один раз не заработал!

Калистрат уже было вскочил, но Конон — даром, что слепой, — как-то сумел схватить его за шиворот, удерживая на скамейке. Он криво улыбался, мучительно вглядываясь почти прозрачными, почти невидящими глазами в Осташу.

— А щенок из тех, что не тонут, — пробормотал он то ли с одобрением, то ли с ненавистью.

— От бати своего спорышек… — прошипел Калистрат. Спорышек — это яйцо, что петух снес в навозную кучу; из этого яйца змей-василиск вылупляется.

— Вижу я… — продолжил было Конон.

— Да отемнел ты давно!.. — крикнул Осташа, перебивая.

— Вижу я, — упрямо гнул Конон, — что сплавщиком тебе не быть. Не дам. Расплатишься за себя и за батю тоже, хотя ни ты, ни Переход небось и не знаете, за что платите…

— А за что?!

«Пугачом мир за грех свой платил», — говорил батя. Но какой грех-то? Какой грех у подневольного, у проданной души?

— И коли тебе сплавщиком не быть, я тебе поясню. Ты теперь как мертвый для сплава, и слово твое людям — персть и блазн. Чего, думаешь, мы, старики, тут при сплаве делаем? Сидим и пальцами тычем: этого бери в сплавщики на такую-то барку, этого на такую-то, а этого в шею гони? Кто бы нас, кто бы меня тогда слушал? У всякого купца и заводчика, у всякого приказчика и сплавного старосты своя голова на плечах! И других ему не требуется. А мы, старики, не сплавщиков назначаем, а всем сплавом руководим. Это мы говорим: та барка убьется, а та дойдет, понял?

Осташа слушал и ухмылялся, повернувшись боком.

— Каждая барка — это узда на купца или заводчика. Тот купец обманул — покарать его! Тот заводчик шибко подниматься начал, отчего нашему дело ущерб, — его обрушить! Эти вклад дают щедрый — и скатертью дорога! Здесь, на горах, купцы да заводчики как хотят, так и куролесят, но вся сила их с Расеи сюда по одной-единственной жиле течет — по Чусовой! Кто на Чусовой хозяин, тот у становой жилы любого купца и заводчика нож держит и заставляет его плясать, как для дела нужно!

— Для какого дела? — тотчас с презрением спросил Осташа.

— Для дела нашей веры! Чьим иждивением скиты живут? Манны себе пока не вымолили!

У Осташи от таких слов дрогнуло в коленях. Он чуть отступил, сжимая кулаки.

— Слышал я уже сказки об этом… — хрипло сказал он. — А батя мой говорил, что не может того быть! Это церковники-никонианцы власть без правды и без искупления забрали, а наша вера того не приемлет. Или ты, дядя Конон, в единоверие склонился? Наша вера за власть и волю всегда ответ держит! Аввакум в Пустозерске заживо сожжен!.. Коли ты про такую власть свою говоришь — докажи! Ведь сами у меня за батю доказательств требуете! Докажи, чем платишь за тех, кого на сплаве убиться приговорил? Что-то ты, и от сплава отойдя, в скиты не подался грехи замаливать да и другие не побираются!

— А веру держать? Веру-то? Это не искупление, что ли? — зарычал Калистрат, но ни Осташа, ни Конон на него не оглянулись.

— Вера на крови праведников стоит, а не на жертвах безвинных! — Осташа гневно глядел на Конона. — Пугач тоже кричал, что царем будет самым добрым, да только и ближних своих сгубил, не то что прочий народ! Ежли правда то, что ты говоришь, — то отступник ты хуже Никона и душегубец, как Пугач!

— С Пугачом меня не равняй! Пугач — царев ургалан языческий! — Конон повел рукой, словно отгонял от себя морок. — В нашем деле каждый свое платит — и я, и заводчик, и сплавщик, что барку бьет. А как сплавщик платит — тебе того знать не надо. Тебя в сплавщики не возьмут.

— То-то батя и не шел к тебе!

— И без Перехода обошлись!..

Калистрат ловил глазами глаза Осташи, но Осташе уже не было дело до него, если сам Конон заговорил.

— Я ведь не мальчик, Чусовую знаю! — скрестив от извода пальцы, предупредил Осташа. — Будь у тебя хоть три башки, дядя Конон, все одно не угадать тебе, какая барка пробежит, а какая на бойце убьется! Хоть сто приказов дай, а Чусовая по-своему сделает! Не на чем стоять твоей власти, потому что над Чусовой ты не властен! Чусовую не заколдуешь, чтоб как собака служила!

— Все можно, — закрывая глаза, тихо сказал Конон.

— Сгинул же Переход, праведник, в сраме и смраде, — добавил Калистрат в подтверждение.

— Думай, чего помелом поганым метешь! — рявкнул Конон.

— Ага-а!.. — Осташа даже присел, пораженно глядя на Калистрата. — А мне ведь говорили уже, что дело тут подлое!..

— Перехода гордыня сгубила, — высокомерно сказал Калистрат.

Конон нахмурился и опустил голову, сжал ладони на рукоятке своего посоха.

— Переход отуром хотел Разбойник пройти… — продолжал Калистрат.

— Можно Разбойник отуром пройти! — опять перебил Осташа. — Я сам с батей в первый раз его отуром прошел! Дай мне барку — я снова отуром пройду! Ведь не дашь!.. Если я отуром пройду Разбойник — все поймут, что вы батю сгубили! Без царевой казны поймут!

— Да иди! — поднимая лицо, с холодным презрением ответил Конон. — Найди барку и иди! Хоть волчком вокруг Разбойника увейся! Все равно тебе сплавщиком не быть!

— На ваш лад и не надо мне! — отбрасывая последние надежды, отказался Осташа и попятился. — Понял я, дядя Конон, что богомерзкое дело ты затеял и ведешь его с успехом, раз совесть и честь сплавщицкую похерил без страха! Да ладно. На дела твои мне — как и тебе на меня — плевать! Сам перед богом ответишь. Но имя батино тебе на поруганье я не оставлю! Правду мне один добрый человек говорил — повязано тут у тебя все! И сплавщики, и казна царская, и батина смерть! Я у тебя до кишок докопаюсь! Знаю я, что Гусевы, Сашка и Яшка-Фармазон, живы остались! Яшку сам я видал и даже из торбы его крестиками родильными от сплавщиков разжился! Кто их у сплавщиков собирал, а? На что? Не пояснишь мне? При чем тут батя и казна, не растолкуешь? Радуйся, что сейчас я ничего еще не понимаю, но я пойму, обещаю тебе!..