Тот, кто попытается искать подобные нормы в современной России, столкнется с гнетущим ощущением некоего надлома, упадка. Прежде всего надлом виден в рядах коммунистической партии и ее борьбе со всеми «иными». Но не в меньшей степени он ощущается и далеко за пределами коммунистических кругов.

Бесспорно, историческое развитие России не дало такую же мощную основу для национального роста моральных норм, как это произошло в большинстве западных государств. В этом отношении религия, во всяком случае, для «правоверных», имела лишь малое соприкосновение с общественной жизнью. Здесь важно привести слова одного русского гения о том, что у православной России нет религии, только церковь, и со времен Петра Великого эта церковь находилась в обездвиженном состоянии. Русские мыслители отмечают в своем народе, несмотря на живучесть народных суеверий, недостаток «богоосознанности», а пришедшие с запада духовные течения последних десятилетий еще больше потеснили понятие Бога. Российский абсолютизм никогда не являлся стабильной и твердой базой для формирования истинного патриотизма, сопряженного со здоровым воспитанием гражданского духа и ясным осознанием прав и обязанностей гражданина.

Напротив, такое положение дел разожгло у интеллектуальных деятелей страны неприязнь к реакционной трясине, ненависть к «государству», и, как следствие, на свет был выпущен демон разрушения, чью страшную игру мы увидели во всем ее ужасе. Либеральные начинания последних лет, пустившие здоровые побеги позитивного патриотизма, пришли слишком поздно, когда ничего нельзя было исправить. Образ царя также не проник в глубины сознания населения, хотя некоторые русские и западные поверхностные наблюдатели фантастическим образом раздули почитание царя до некоего мистического культа. При более пристальном рассмотрении можно было понять, что в сознании масс не укоренился яркий образ царя: царепочитание было искренним только в исчезающих высших кругах, хотя даже среди офицеров оно чаще всего приобретало характер чего-то наносного, перенятого из-за рубежа. Однако самым главным является то, что полная или частичная несвобода подавляла уважение прав личности, чувство ответственности, долга и даже собственного достоинства. А государственная система, с ее произволом и обманом, так и не истребленным к началу революции, никак не была приспособлена к внедрению норм честного поведения и простой, здоровой морали в повседневную жизнь населения.

И все же, хотя нормы, не имея достаточной национальной почвы, и не приобрели исконно русских форм выражения и, вероятно, не были стойкими (во всяком случае, они развивались неравномерно), – эти нормы существовали. Это видит любой, кто читал русских писателей, это знает всякий, кто жил в дореволюционной России. Русским, как и всем людям, было свойственно восхищаться добротой и благородством, и часто это восхищение было очень искренним и очень сильным. Тем более реакция на нездоровый режим приобрела форму нравственной критики, побудив думающих граждан занять ясную и осознанную позицию и разграничить справедливость и несправедливость, заставив общественность высказать свое мнение о принципах морали и приличия, которое с годами, вопреки всем препонам, зазвучало все более твердо, уверенно и громко. Пусть высказываемые общественностью принципы имели слабое соприкосновение с основами древней русской культуры, пусть они не имели яркой национальной окраски, зато они были тесно и благотворно связаны с современными мировыми течениями, были лишены предрассудков, глубже проникали в суть проблем морали и отражали общечеловеческие идеалы и стремления. Такое впечатление, вероятно, сложилось у каждого при чтении великой русской литературы. В этом, наверное, и заключается ее высочайшая и вечная ценность. Высвобождая круговорот мыслей, рождаемых масштабными нравственными вопросами: что есть права человека? что есть долг? что есть мои права? что есть мой долг? – мастера литературы запечатлевают свои идеи, размышления и искания в образах персонажей, сломленных, раздавленных, карабкающихся в страхе над бездной, и изливают на бумаге отчаянные поиски верной тропы, тропы человечности и спасения.

А сейчас?

Картина, предстающая перед нами, а вернее, ощущаемая нами, несет только ужас.

Я не говорю о том, что критика и общественное мнение находятся под более строгим запретом и преследуются более чем когда-либо, ни об истреблении так называемого идеалистического мышления, при котором цензура пресекает все, что может «пробудить религиозные мысли». Об этом – позднее. Деспотия и безумие, эти тягловые лошади в упряжке современной России, утянут ее в бездну.

Я говорю о практических сторонах повседневной жизни. Именно они беспрестанно напоминают о том, что высокие нормы поведения стерлись, испарились. Кажется, что большевики, захватившие монополию на общественное мнение, не проявляют ни капли внимания или осознанного уважения к другим, к чужому «я». Они не задумываются о нормах приличия, а уж тем более потеряли к ним пиетет. Благородство теперь не просто более редкое явление – оно претерпевает упадок.

Разумеется, вокруг видишь не только плохое. Наоборот, многочисленные проявления дружеских и семейных чувств, искренней человеческой доброты, любви и жертвенности, возможно, так же обычны в повседневной жизни России при диктатуре, как и повсюду на Божьей земле.

Можно встретить прекрасные образцы «пиетета» и других поступков, определяемых старыми нормами: например, коммунист из почтения к умершему известному ученому и педагогу бросает все силы на поддержку его семьи, хотя родственники ученого – ярые противники коммунизма и не состоят с благодетелем в дружеских связях.

Но подобные примеры не смягчают общего впечатления сильного упадка благородного стремления к прекрасным и честным поступкам, приведшего к тому, что граница между справедливостью и несправедливостью, святым и святотатственным часто неясна даже самому человеку. И чтобы объяснить это, недостаточно будет сослаться на ужасающую заповедь коммунизма, знакомую и нам: все дозволено, все средства оправданы и святы в вооруженной классовой борьбе, проповедуемой с истерией и легкомыслием и активно приманивающей к себе полных ненависти натур, жаждущих крови и зрелищ. Конечно, агитации в России без больших усилий удалось подрубить опоры – старые общественные нормы в других культурах сделаны из более твердой древесины, чем молодые российские побеги, многие из которых только недавно были высажены на государственную почву. Однако это не полностью объясняет наблюдаемую картину. Нужно посмотреть глубже и дальше в историю.

В русских полуобразованных кругах, образовавших костяк и авангард борцов за коммунизм, разрушительный демон большевистской моральной доктрины, очевидно, родился из нигилистического духовного направления. О его формировании среди интеллигенции мы помним из русской литературы; его идейная основа и лозунги указывают на более древний чистый позитивизм и «трезвый реализм», о которых я писал ранее в другом контексте. Достоевский гениально ухватил суть распространения и формирования этого направления семидесятых годов и предчувствие его опасностей в «Братьях Карамазовых», в обвинительной речи государственного прокурора Ипполита Кирилловича против Дмитрия Карамазова; однако веяния, идеи и лозунги нигилизма следует искать в литературе гораздо более ранней эпохи.