на словесном уровне) наилучшим образом соответствовать вашим интересам, или все-таки лучше подавить внутренний импульс к отпору. Например, жена может перестать орать на мужа в ответ на его словесную агрессию, так как из своего опыта «общения» с ним в похожих ситуациях она знает, что ответные вопли лишь подстегнут ссору и могут вылиться в рукоприкладство. Поэтому, несмотря на то что ее мускулы напрягаются, кулаки непроизвольно сжимаются, и ощущаются сильные позывы разразиться еще большей бранью, она подавляет в себе этот импульс с целью предотвратить эскалацию конфликта.

В повседневной жизни обстоятельства, которые нас в большей мере беспокоят, вызовут скорее психологическую, а не физическую боль. Мы стремимся к отмщению, когда унижены, обмануты или когда к нам относятся с пренебрежением, третируют. Подобные ситуации «поднимают на бой». В общем и целом те «неправильности», которые задевают нас больше всего, – трансгрессии, направленные на ущемление наших прав, принижение нашего статуса, на вторжение в наше личное пространство, снижение нашей результативности. Мы ожидаем, что нашу свободу, репутацию, глубоко личные, интимные потребности будут уважать. Какая-либо угроза этим ценностям, какое-либо вмешательство во все, связанное с ними, является нарушением наших прав, оскорблением или хотя бы проступком. Множество из этих предполагаемых негативных моментов не связано с реальными, фактическими нарушениями и трансгрессиями, а вытекает только из значений, приписываемых конкретным событиям.

Боб, двадцатипятилетний специалист по продажам, периодически выказывал приступы идиосинкразической ярости в ситуациях, когда не было даже предлога, чтобы почувствовать себя оскорбленным. Обычно мягкий и покладистый в общении, с легким характером, он начинал сходить с ума, если вдруг чувствовал для себя какую-то угрозу. Обычно он вскипал лишь от направленного на него взгляда полисмена. Становился очень напряженным и при общении с каким-нибудь клерком в магазине; или когда жена спрашивала его, куда он потратил деньги; или даже когда в поликлинике вокруг него собиралось несколько докторов или медсестер.

Ни в одной из этих ситуаций не просматривалась заметная вероятность того, что другой индивидуум намеревается его унизить; была только (принципиальная, теоретическая) возможность того, что его заставят замолчать или будут им командовать. И это его сильно тревожило, он чувствовал свою уязвимость в присутствии обладающего какой-то властью лица. Становился готов «напасть» на другого человека еще до того, как последний нанесет ему предполагаемый вред. Бобу казалось, что любой человек, обладающий некоторыми полномочиями, посягает на самостоятельность его личности. В первый момент он чувствовал себя так, будто его начинают душить, при этом он обездвижен и слаб; затем в нем закипала ярость, и он начинал искать «защиту» в нападении на предполагаемого агрессора.

Вспыхивавшие под действием таких обстоятельств реакции Боба иллюстрируют еще один аспект наших эмоциональных ответов. Для таких людей, как Боб, полицейский олицетворяет угрожающую власть; для других тот же полисмен является символом защиты и защищенности. Уязвимость Боба заключалась в его принципиальном убеждении: если я предоставлю другим людям свободу действий, они меня задушат. Поэтому я должен всячески от них отбиваться, если они будут оказывать на меня какое-либо давление – или даже если я только думаю, что они начнут «давить».

Множество угроз, так же, как и обид, могут быть результатом нашей гиперчувствительности. Большинство из нас имеют особую восприимчивость такого рода к специфическим видам поведения, которые мы считаем грубым, но которые не волнуют наших друзей или близких. Эти виды индивидуальны для каждого человека. Некоторые люди подобно Бобу реагируют просто на фигуру облеченного некой властью лица скорее как на потенциального карателя, а не на помогающего и даже защищающего человека. Другие могут считать, что им что-то навязывают или их эксплуатируют, когда другой просто хочет заручиться их помощью или что-то одолжить. Есть люди, особо чувствительные к оскорблениям, интерпретирующие добродушное подшучивание как вербальную атаку. А еще существуют те, кто боится отказов и всю жизнь оценивает любое взаимодействие с окружающими по модели «любит – не любит». Наши реакции часто базируются не столько на истинных намерениях других людей, сколько на том, как их поведение заставляет нас «чувствовать себя»: управляемым, использованным, отвергнутым. Эти чувства есть выражения значений, которые мы придаем событиям.

Определить значение конкретного события не так уж сложно. Просто спросите себя: какая мысль мелькнула у меня в следующее мгновение после того, как это событие произошло, а также за мгновение до того, как я почувствовал обиду, оскорбление, боль (или даже в сам момент этого)? Такие автоматические мысли – интерпретации события – и откроют значение трансгрессии. Примеры подобных событий и соответствующие им автоматические мысли приведены ниже в таблице. Они взяты не только из моей психотерапевтической практики, но и из описаний других людей, которых научили отслеживать когнитивные ответы на обеспокоившие ситуации, в результате чего они ощутили гнев.

Представление о себе и социальный имидж

Межличностный конфликт – не просто вопрос о том, кто победит, кто выиграет или проиграет. В нем критично то, какое воздействие на представление о себе «жертвы», на ее образ себя и свой спроецированный социальный имидж (что, по мнению «жертвы», о ней подумают другие люди) окажет этот конфликт. В некоторых случаях индивидуум чувствует угрозу, видя перспективу создания представления о своей неполноценности и нежелательности (каких-либо контактов с собой). Мы так чувствительны к критике не из-за самих обращенных к нам критических слов, а потому, что, по нашему мнению, эти слова отражают ментальное представление другого человека о нас. Хотя нам не нравится быть уязвимыми, мы не знаем, как бороться с беспомощностью и ее последствиями.

Возьмем, например, студента или аспиранта, сдающего устный экзамен комиссии, состоящей из нескольких профессоров. Очевидно, что последние обладают некоей властью, а экзаменуемый находится в подчиненном, уязвимом положении. Если у экзаменаторов наличествует предвзятое представление о нем и они могут быть совсем небеспристрастны, наш студент не имеет ни малейшего шанса дать им отпор. Любое открытое выражение своего раздражения или гнева может обернуться против него. Его основная реакция на складывающуюся ситуацию – тревожность. Но после экзамена, когда возможная негативная оценка экзаменаторов уже не сильно волнует, он может позволить себе испытать злость и, возможно, непрямым образом отреагировать – например, пожаловавшись одногруппникам или другим преподавателям. Когда наличествует такая разница во властных полномочиях, а человек обеспокоен возможностью «наказания», он может просто подчиниться. Подчинение доминантной личности, фигуре может ликвидировать ощущение угрозы и снять тревогу. Подобная стратегия часто наблюдается в иерархии у приматов[67].

Хотя важно понимать, что и гнев, и тревога – потенциально адаптивные реакции, они могут и не быть таковыми, если мы преувеличиваем степень опасности или размах предполагаемой агрессии против нас. Студент, которому кажется, что на устном экзамене он совсем беззащитен, может вдруг осознать, что от