— Хочу знать, кто был мой отец.

— Ты же знаешь.

— Мама… ну сколько можно? Скажи хотя бы, как его звали?

— Черточка, крестик, черточка, крестик, черточка!

— Это же смешно! Я хочу знать, кто был мой отец! Говори!

— Он был американец.

— Американец?!

— Американец.

— Из Соединенных Штатов, что ли?

— Да. И хватит с тебя.

— А как его звали? Ты сама‑то знаешь? Или у тебя он не один был? Подумай и скажи! На кого из них я похожа?

— Замолчи! Имей же хоть каплю уважения ко мне! Я‑то хорошо знаю, кто твой отец.

— Скажи хотя бы, как его зовут. Обмани, но скажи.

— Имя из четырех букв.

— Какое же?

— Джим.

— Джим?

— Он разбился на самолете. Тела не нашли. Он ангел. Вот и всё.

— А фамилия как?

— Фамилии не знаю.

— Как это не знаешь?

— Не то Джонс, не то Смит…

— Это просто смешно!

— Ну, не знаю. Тем рейсом летели Джим Смит и Джим Джонс.

Тут она разрыдалась и разговор наш кончился. Я не поверила ни единому ее слову и решила до всего докопаться сама.

— Анжела!

— Что, мама?

— Анжела… Я принесла цветов твоей бабушке. Сегодня годовщина ее смерти.

— А где ее могила?

— М‑м‑м… Вон там. Я тебе как‑нибудь покажу. Да ты, наверное, и сама уже видела. Там два ангелочка по бокам, помнишь?

— Нет.

— Что ты здесь делаешь?

— У моей подруги Ро умер отец. Я и пришла на похороны.

— У Ро?

— Это моя одноклассница. Помнишь ее?

— Нет. Отчего он умер‑то?

— От сердца.

— Молодой был?

— Нет. Сорок семь лет.

— Совсем еще молодой! Что же ты мне ничего не сказала?

— Не хотелось говорить об этом за столом.

Мы вернулись домой и больше ни словом не обмолвились о нашей случайной встрече на кладбище. Я держалась этой версии, пока не обнаружила красную папку. Из ангела мой отец превратился в американца. Хотя в каком‑то смысле оставался ангелом — ведь его тела не нашли… American Angel. Я решила, что лицо у него — как у дядюшки Сэма.

Мать продолжала благоговейно посещать кладбище каждую среду. Я по‑прежнему следила за ней, да так и не выяснила, на какую могилу она ходила. Однажды она все‑таки отвела меня на бабушкину могилу, но оказалось, что это бабушка тети Риты…

Я бы никогда не поддержала этого движения, если бы меня не очаровал его лидер. Глаза у него сверкали, словно у Че Гевары… Он обладал таким красноречием и такой силой убеждения, что я примкнула к его движению, не очень‑то разобравшись в его целях.

— Этот мир нужен живым! Мертвым он ни к чему…

Я затесалась в толпу протестующих и даже помогла распространять листовки.

Дело обстояло примерно так. Они предлагали префектуре ликвидировать все кладбища в черте города и возвести на их месте культурные центры. Останки всех умерших предлагалось перенести на новое, современное, образцовое кладбище. Дело безнадежное, что и говорить. Инициатива исходила от группы студентов‑архитекторов и молодых художников.

Префект предложения не принял, и я отправилась вместе со всеми в ближайший бар.

Че был просто прелесть. Мне было совершенно ясно, что все его речи — несусветная чушь, однако ловила на лету каждое слово, каждый жест… Оно подошел, чтобы познакомиться с новой последовательницей.

— Вы пришли с кем‑то из нашей группы?

— Нет, я одна.

— Вы за наше движение?

— Я вообще за движение.

— За любое?

— Я видела воодушевление.

— А знаете, чего мы добиваемся?

— Да. Вы хотите превратить кладбища в культурные центры. Только не добьетесь вы этого.

— Значит, вы не согласны?

— Кладбища мне нравятся — это же наша история.

— Я знаю. Но они занимают место, которым могли бы пользоваться живые…

— Не надо мне ничего объяснять.

— Вы считаете, что это все ерунда.

— Именно так я и считаю.

— Я объявлю о роспуске движения.

— И объявлять не надо — оно уже самоликвидировалось. Вы только взгляните на своих друзей…

Демонстранты распивали пиво, чокались, смеялись. Парочки целовались. Радость и веселье! На самом деле им всем, как и мне, хотелось лишь одного — движения. Никакого важного дела… А для меня самым важным делом было покорить черные глаза того, кто заварил всю эту кашу. Я развернула свои знамена, подняла крепкий кулак и встала на борьбу за Че Гевару.

— Значит, вам нравится движение вообще?

— Очень!

Из бара мы пошли на квартиру к Че. Туда подтянулось несколько руководителей движения. Они курили какую‑то отраву и обсуждали фараонский проект какой‑то многофункциональной мегастудии.

Лидер устроил мне аудиенцию в своем кабинете. Прядь волос ниспадала ему на правый глаз.

Мы поцеловались, и тут же его руки заскользили по всему моему телу. Он снял белую майку, под которой отчетливо вырисовывалось брюшко, и штаны, из‑под которых появился вставший, напрягшийся член. Мы легли на кровать. Он помог мне снять брюки, блузку сняла я сама. Он попытался снять с меня лифчик, но расстегнуть застежку без моей помощи так и не сумел. Потом я сняла чулки, а он снял с меня трусики.

— А такое движение ты поддерживаешь?

— Целиком и полностью.

В половых движениях равных ему не было. Ни одна из моих эрогенных зон не осталась обойденной. Наши с ним движения радовали его больше, чем любое общественное движение, которое могло бы кардинально изменить жизнь всего населения планеты Земля. Я делала легкое движение бедрами и одновременно сокращала влагалищные мышцы, рисуя восьмерку или знак бесконечности… Его это сводило с ума. Это движение было достигнуто после множества демонстраций и реформ наших сексуальных позиций.

Мы не только сексом занимались — еще ходили в кино и в парк. Он так любил сливочное мороженое… Вот что произошло: исчерпав все сексуальные ресурсы, мы стали верными и неразлучными друзьями. Как будто мы все время что‑то искали, к чему‑то стремились — не знаю, как и сказать…

Попробовали мы было снова заняться любовью… Ничего не получилось! После первого же поцелуя мы повалились на пол от смеха. Что же — мы только друзья!