За социальные перемены нам пришлось расплачиваться стрессом и связанными с ним медицинскими проблемами, такими как сердечные приступы, инсульты и гипертония. Теперь мы должны лицом к лицу встретиться с возможностью того, что психические заболевания стали частью этой цены.

Страх будущего

За последние четыре десятилетия психотерапевтические установки претерпели значительное изменение в определении психопатологии – от симптоматических неврозов до расстройств характера. Еще в 1975 году психиатр Питер Л. Джовачини писал: «Врачи постоянно сталкиваются с видимым увеличением числа пациентов, которые не соответствуют нынешним диагностическим категориям. [Они не страдают от] определенных симптомов, их жалобы расплывчатые и плохо описываемые… Когда я говорю об этом типе пациентов, почти все знают, кого я имею в виду»[77]. В начале 1980-х такие случаи стали уже обычным явлением, в то время как расстройства личности сменили традиционный невроз в роли наиболее известной патологии. Какие социальные и культурные факторы повлияли на эти изменения? Многие полагают, что главный из них – наша склонность обесценивать прошлое:

Эта утрата исторической преемственности действует как в обратном направлении, так и в прямом: обесценивание прошлого разрывает в восприятии связь с будущим, которое становится чем-то огромным и неизвестным, источником трепета и надежды, бесконечным полем зыбучих песков, выбраться из которых будет крайне сложно. Время воспринимается как ряд изолированных точек, а не как логическая и непрерывная цепь событий, формирующаяся под влиянием достижений прошлого, действий в настоящем и ожиданий от будущего.

Нависающая на горизонте возможность катастрофы – угроза ядерного уничтожения, новая крупная террористическая атака наподобие 11 сентября, разрушение окружающей среды из-за глобального потепления и т. д. – заставляет терять веру в прошлое и бояться будущего. Эмпирические исследования, проводимые с подростками и детьми, неизменно демонстрируют «информированность об опасности, безнадежность в вопросе выживания, укороченную временну́ю перспективу и пессимизм в отношении способности достичь жизненных целей. Суицид раз за разом упоминается как стратегия для того, чтобы справиться с угрозой»[79]. Другие исследования обнаруживают, что угроза ядерной войны подталкивает детей к своеобразному «раннему взрослению», аналогичному тому, что происходит со склонными к пограничности детьми (как Лиза), которые вынуждены контролировать членов семьи, не способных о себе позаботиться из-за ПРЛ, алкоголизма и других психических расстройств[80]. Согласно проведенному в 2008 году исследованию, опубликованному в «Журнале подросткового здоровья», многие молодые люди в США в возрасте 14–22 лет ожидают, что умрут до 30. Исследователи приходят к выводу, что примерно каждый пятнадцатый из них (6,7 %) выражает такой «нереалистичный фатализм». Эти результаты основаны на данных опросов, проводившихся на протяжении четырех лет, с 2002 по 2005 год, Институтом коммуникации с подростками группы риска при Центре публичной политики Анненберга и охвативших 4201 подростка. Несмотря на снижение доли суицидов среди группы от 10 до 24 лет, самоубийство занимает в ней третье место в списке причин смерти[81].

Как мы уже увидели, человек с ПРЛ олицетворяет эту ориентацию на жизнь «здесь и сейчас». Из-за слабого интереса к прошлому пограничные личности страдают от своего рода культурной амнезии; их шкаф с теплыми воспоминаниями (которые поддерживают большинство из нас в трудные времена) пуст. В результате этого они обречены страдать от своих мук без передышек, без запаса счастливых воспоминаний, которые помогли бы пережить сложный период. Неспособные учиться на своих ошибках, они обречены их повторять.

Родителей, боящихся будущего, едва ли сильно интересуют потребности следующего поколения. Современный родитель, эмоционально отстраненный и отчужденный – и в то же время балующий ребенка и позволяющий ему слишком много, – становится очень вероятным кандидатом на роль создателя пограничной личности.

Джунгли межличностных отношений

Пожалуй, самые знаковые перемены за последние полвека произошли в области сексуальных нравов, ролей и практик – от подавления сексуальности в 1950-х к «свободной любви» и «открытому браку» в годы сексуальной революции в 1960-х, затем к массовой переоценке сексуальных норм в 1980-х (во многом ставшей следствием страха перед СПИДом и другими ЗППП) и к ЛГБТ-движениям последнего десятилетия. Повсеместное распространение социальных сетей и сайтов для поиска партнеров упростило установление личного контакта, так что привычные «бары для знакомств» становятся все бо́льшим анахронизмом. Невинные – или даже незаконные – романтические или сексуальные отношения могут теперь инициироваться с помощью нескольких прикосновений к клавиатуре или пары строк текстового сообщения. Пока еще непонятно, помогло ли киберпространство «цивилизовать» мир межличностных отношений или же превратило его в джунгли, более опасные, чем когда-либо раньше.

В результате действия этой и других общественных сил людям все труднее устанавливать и поддерживать глубокую и длительную дружбу, любовную связь или брак. Разводом заканчиваются 60 % браков в парах в возрасте 20–25 лет; для людей старше 25 эта цифра чуть меньше – 50%[82]. Уже в 1982 году К. Лэш отмечал, что, «по мере того как общественная жизнь становится все более варварской и похожей на войну, межличностные отношения, якобы дающие отдохнуть от всего этого, приобретают характер сражения»[83].

По иронии судьбы пограничные люди очень хорошо подходят для такого рода сражений. Потребность нарциссического мужчины доминировать и быть идолом отлично сочетается с двойственной потребностью женщины с ПРЛ быть под контролем и быть наказанной. Женщины с ПРЛ, как мы увидели на примере Лизы в начале этой главы, часто выходят замуж в юном возрасте, чтобы избежать хаоса семейной жизни. Они крепко держатся за доминирующих мужей, вместе с которыми воссоздают ядовитую атмосферу своей семьи. Оба супруга могут испытывать потребность в своеобразной садомазохистской игре типа «Ударь меня!.. Спасибо, мне это было нужно». Менее типичен, но все же часто встречается и обмен ролями, когда мужчина с ПРЛ связывает себя с нарциссической женщиной.