Фэйт судорожно вздохнула — почти всхлипнула, но в этом вздохе не было колебания — только томление и страсть, пламенная и нетерпеливая. Мик припал к ее губам — на этот раз ни в чем не сдерживая и не останавливая себя, и когда голова ее бессильно откинулась назад, он понял, что стал свидетелем своего полного триумфа. Он застонал, горя нетерпением, и пальцы его отыскали пояс ее халата, а развязав узел, легли на ее жаркую, полную твердую грудь.

— О-о! — с губ Фэйт слетел короткий вскрик. — Мик!..

Их взгляды скрестились, ее губы, чуть припухшие и влажные от поцелуев, приоткрылись.

— Он тебя хоть раз касался так, как я? — почти свирепо спросил вдруг Мик, сам не понимая, на что злится: на себя за свою мягкость, или на Фрэнка за его бесчувственность и жестокость. — Хотя бы раз тебе было с ним просто хорошо?

Фэйт отрицательно качнула головой и прижала его ладонь к своей щеке.

— Ни разу… Никогда… Я…

Только сейчас Мик осознал всю жестокость и беспощадность пережитого ею, и только сейчас собственная беспомощность перед самим собой проявилась с такой очевидностью. Он вступал на дурную тропу, но он просто не мог не дать этой женщине того, чего она заслуживала.

Предельно осторожно, словно он держал драгоценную фарфоровую статуэтку, Мик раздвинул ворот ночной рубашки Фэйт и обнажил ее грудь — мраморно-белую с голубыми прожилками вен — и бережно дотронулся губами до соска.

— Мик!.. — Ее рука, запутавшись в его жестких черных волосах, порывисто прижала его голову к груди.

И тут он вдруг увидел шрамы…

Затолкнув чемоданы Фэйт в багажник «блейзера», Мик помедлил, поглядывая вокруг — на сверкающий снег и такое же сверкающее голубое небо.

Не нравилось ему все это. Он не был уверен, что Фрэнк ничего не знает о существовании ранчо Монроузов. Когда утром он еще раз расспросил Фэйт, та призналась, что могла как-нибудь упомянуть в разговоре о ранчо, и даже не один раз. Но Фрэнк, настаивала она, даже если и слышал, наверняка ничего не запомнил — подробности жизни жены никогда не волновали его.

Типичный образчик женской логики, подумал Мик. Фрэнк мною не интересовался, поэтому он ничего не помнит. Откуда ей знать, помнит или нет, если она ни разу не обсуждала с ним эту тему — если вообще когда-нибудь что-нибудь обсуждала. Все ясно как дважды два: Фэйт из упрямства хочет убедить себя, что отныне она и ее будущий ребенок в полной безопасности, а потому неосознанно выдает желаемое за действительное.

Мик не сомневался: если Фрэнк всерьез захочет найти сбежавшую жену, он вспомнит и не такие мелочи. Кроме того, такой отпетый негодяй, как Уильямс, наверняка втайне от жены изучил документы, подтверждающие ее право на ранчо отца. Конечно, найти дорогу к дому Монроузов непросто, не переполошив обитателей округа Конард, но исключить такую возможность было бы неразумно.

Он пытался уговорить Фэйт остаться у него до тех пор, пока Фрэнка не поймают, но она оказалась упрямой как мул. Фэйт была твердо убеждена, что на ранчо она будет в полной безопасности. Мик пустил в ход все аргументы, которые смог изобрести его изворотливый ум, но все было напрасно. В представлении Фэйт отцовский дом был неприступной твердыней, убежищем, куда зло не может проникнуть.

Проклятье! Вчера вечером он упустил идеальный шанс сломить ее упрямство и удержать ее здесь… Но он ничего не мог с собой поделать, когда увидел эти шрамы.

A-а, черт! Тряхнув головой, Мик пошел в дом за оставшимся багажом. Нет, с его стороны воспользоваться моментом было бы верхом беспринципности, если не сказать хуже. Он бы никогда себе этого не простил, не говоря уже о ней — Фэйт явно не из тех женщин, которые с легкостью сходятся и расходятся с мужчиной.

Когда он снова вышел на крыльцо, в доме зазвонил телефон. Отряхнув ноги от снега, Мик прошел на кухню.

— Пэриш слушает.

— Мик, это Дирк Байард. Я насчет белой «хонды», о которой мы договаривались.

— Отлично, ну и как?

— Если тебе невтерпеж, могу пригнать ее днем. Но если ты хочешь, чтобы я заменил помятый радиатор и выправил вмятины, придется потерпеть до конца недели.

— Да, нет, не обязательно. Гони машину сюда. Леди в ней нуждается.

Если бы только в машине, с раздражением подумал он. Поначалу он хотел одолжить ей пикап, если уж она собралась переезжать. Но дело обстоит гораздо хуже — ей нужно вправить мозги. Впрочем, тогда она перестанет быть женщиной…

Но особенно Мика тяготило ощущение, что Фэйт срывается с такой скоростью по его вине. Когда он увидел следы незаживших побоев на ее теле, его обуяла ярость. Слепая, ничего не разбирающая ярость. А Мик Пэриш в ярости — зрелище, способное испугать кого угодно, тем более женщину, настрадавшуюся от жестокости своего собственного мужа. Так что как он мог осуждать Фэйт за то, что ей захотелось в тот миг оказаться подальше от него — на всякий случай?

Превозмогая боль в груди, Мик взвалил на плечо коробку с нехитрым набором кухонной утвари и вышел на крыльцо — навстречу солнечному морозному дню. Газовщики и электрики должны были подъехать к дому Фэйт около десяти, и времени оставалось немного.

— Мик! — донесся из дома ясный и светлый голос Фэйт. — Гэйдж на проводе.

A-а, черт, что там может быть еще? Запихнув коробку в багажник, он быстро зашагал обратно в дом. Сегодня утром на Фэйт были свободные серые брюки и бледно-лиловый свитер. Ей явно нравились мягкие пастельные тона. Мику, как выяснилось, тоже. А еще он никогда не мог предположить, что брюки могут так идти беременной женщине.

— Доброе утро, Гэйдж, — бросил он в трубку.

— Привет! Думаю, тебе будет интересно узнать, что мой приятель из криминалистической лаборатории пообещал представить самое позднее часа в четыре вечера результаты исследования зарезанных коров из стада Джеффа.

— Спасибо, Гэйдж. Обязательно заеду под вечер.

— Как твои ребра, супермен?

— Терпимо. — Сегодня он надел ковбойские сапоги, чтобы вечером снять их без посторонней помощи. Конечно, армейские башмаки — вещь более удобная, а самое главное, привычная, но снова сталкиваться с проблемой шнурков Мику не хотелось.

Повесив трубку, он обнаружил на себе пристальный взгляд голубых глаз Фэйт.

— Все нормально, — небрежно бросил он, отвечая сразу на два возможных вопроса: и о причинах звонка, и о его ребрах. Ему пришло в голову, что скажи он Фэйт, как болят у него спина и грудь, та, пожалуй, и осталась бы — чтобы иметь возможность присматривать за ним. Но выбивать из нее жалость к себе ему совершенно не хотелось.

— Почему бы тебе не выпить на дорожку чашечку кофе? — спросила вдруг Фэйт. — А я выпью чаю…

Вот еще одна опасность, подумал вдруг Мик, привыкнуть к ее заботе. Излишняя суета вокруг его персоны раздражала Мика. Он сам привык заботиться о себе. И все же, взглянув на часы, Мик рассудил, что время у них еще есть. Заодно можно будет предпринять еще одну попытку убедить Фэйт отказаться от идеи, которую она втемяшила в свою безрассудную головку.