Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они уйдут, гонимые одним движением мигом посуровевшего бога. Уйдут, с осуждением глянув на избранника Дешрета. Он мог бы выбрать их повелительницу, помочь той обуздать свои силы, но сделал выбор в пользу бездны, куда более страшной, чем они встречали на своём пути. И всё рушится об абсолютно ласковый взгляд глаз-звёздочек. Тварь не может выворачивать свои чувства, цепляясь за потенциального палача, они чувствуют малейшую опасность, и им безумно хочется закричать, попросить бога подумать о нём, найти себе в спутники кого-то менее опасного, растерзать бездну, бросить её растерзанное тело среди песков, занести так, что не отыскать потом никому, да только не услышит их он, похоронит вместо возлюбленного под песками, погубит всё, что осталось от богини мудрости, и завянут её леса, станут похожими на пустыню, не останется в них ничего живого, погаснут тусклые огоньки в глаза бога, отвернётся небо от их желаний и чувств, бросит оно их на произвол судьбы, более не желая их защищать. Разве они виноваты в том, что Дешрет выбрал в союзники и любовники не того человека? Нет.
Бог даёт им неделю на размышление, говоря что будет ждать их с ответом на руке огромного робота, что давным-давно покрыт зеленью. И ничего не остаётся, кроме того как согласиться на встречу. Им не по силам дать бой ни архонту, ни бездне, в человеческом обличии, что на вид кажется куда слабее машин, но на деле, если заглянуть в сердце чужое, выяснится, что это совершенно не так.
Глаза его остановятся на самом старым из них, что, кажется, уже принял свою погибель, но где-то внутри, характерной наивностью властительницы, рассчитывает на спасение. Он позволит им выжить, позволит окружать Кэйю, питаться его снами, но никогда памятью. Регент сам закрыл её для них, вываливая лишь цепкие кошмары, которых он на самом деле не видит. Это, скорее всего, защитный механизм, внушённый порочной гордыней, её остатками в крови избранника. И не вытравить её никак, не заставить естество бездны покинуть тело им избранное. А уйдя, оно заберёт с собою этого человека, в котором он, совершенно точно, нуждается. И хочется ему засмеяться.
Гонимая всеми тьма ютится у него на плече, и совершенно не думает о том, что она опасна, тьма, которую хотят прогнать питомцы падшей богини, всего лишь человек, лишённый венца, человек, не желающий принимать её, и благодарный ему за облегчение выбора. Выбирать между домами сложнее, чем между сердцами. Он знает, Кэйа сам говорил с ним об этом. Говорил что никогда не выберет сердца бездны, не протянет к нему рук, ступит в неё лишь зная, что там ждут его острые скалы, что раздерут его плоть, на концах которых его порочное сердце останется. Оно будет биться, но сам он умрёт, оставшись проткнутым насквозь. Неужели столь отвратительно оно, что он предпочёл бы гибель? Быть может, это обида за изгнание? Какая разница, если выбор почти сделан. Дело лишь с том, что на крики аранар орден бездны не сбежится, а значит, пока не потребуется вскрывать другую дверь, а это дело пока откладывается, слишком многое изменилось со дня его гибели. Он хочет понять, что случилось с землями его возлюбленной, затронули ли их последствия его возвращения? Как сильно они переменились за это время? Имеет ли это смысл сейчас, когда ему вполне достаточно того, чего он достиг?
Спокойный взгляд на поднимающегося Кэйю заставляет его улыбнуться. Он научил солнце готовить, и кажется… Тот упоминал малявку, из-за которой он встретился с ним, благодаря которой ключ находится в его руках, и невольно улыбается. В прошлой жизни ему не доводилось возиться с детьми, и слушать о хлопотах с ними… Очень странно, но ощущается волне уютным. Кэйа во время готовки смеётся слишком много, он хмурится, следя за чужими движениями, а после замечает заинтересованный взгляд, и мягко улыбается. Не то чтобы он был против чужого присутствия, скорее хотелось побыть некоторое время наедине со своими мыслями, разобрать их без лишней помощи, чтобы они ни за что больше не тревожили, например в моментах уединения, когда компанию ему составляют лишь крокодилы, или прочие животные, не тронутые чумой, которую выпустил бог, проснувшись к нему. Интересно, что произошло бы, притронься он к его сердцу, вкусив бы его скверну, проглотив опороченную кровь, позволяя той запачкать из без того покалеченное сердце? Она бы разлетелась дальше? Или стерла бы всех в одно-единственное мгновение, не давая даже почувствовать всей боли заболевания? Какая разница, если ему ни в коем случае нельзя позволить ей покинуть своего сердца?
Искры под котлом странные, масло кипит, но если поднести к ним руку, не почувствуешь ни жара, ни угрожающего движения языка пламени. Так странно, он хмыкает, набирая в ладони рис. Глаза бога перемещаются на цветы. Падисары, напоминающие ему о прошлой любви. Он усмехнётся, проведя пальцем по лепесткам. Кэйа больше похож на туманный цветок, холодны, но позволишь пригреться — раскроется, ляжет нежный бутон в ладонь и забьётся в нос свежим морозным запахом, отдалённо похожим на мяту. Он оставит поцелуй на виске возлюбленного, краем глаза заглядывая в кусочки рыбы. Люди такие странные, класть в плов рыбу… Пока он был жив — этого не делали. Зачем? Её ведь можно использовать иначе… Но та уже кипит в масле, и он хмыкает. В следующий раз они обсудят правки в рецепт, и забудут о подобном извращении.
Он отворачивается, принимаясь счищать твёрдые чешуйки с орехов. Он расколет их, оставит их как закуску, весьма своеобразную, но подходящую к блюду. Не будь в нём рыбы, он бы даже не посмотрел на них сегодня, отдав предпочтение закатникам или персикам. Мимолётный взгляд на спину возлюбленного, он осторожно бросит:
— Те существа, что сегодня сидели у нас в постели, это питомцы жалкой богини. Я рад, что ты не позволил вкусить им спокойных снов, они не заслуживают даже жертвенного венца. Но… я дам им шанс, не уверен, что они примут его, но… Не хочу чтобы глаза тех, кого она избрала, погасли. Это привлечёт слишком много внимания, я не прочь поесть их жизней, но не хочу чтобы нас тревожили, тем более, что будет если сюда зайдёт архонт соседнего
