Когда Веничка работал грузчиком, общежитие его располагалось возле Красной Пресни. Так вот – все работяги стали с подачи Ерофеева сочинять стихи и писать эссе. Веня их просто заразил своим неподдельным, сокровенным интересом к литературе. Грузчики ломали привычный до автоматизма ритуал: работа – портвейн – бабы. Девушкам и выпивке они вдруг предпочли творчество. Веня лично составил рукописную «Антологию рабочего общежития». В годы перестройки она была издана.

Как большинство одаренных людей, он до конца своих дней не утратил детской непосредственности. Как-то попросил свою последнюю любовь покатать его на санках в Абрамцеве. Попросил заговорщицки: «Только когда стемнеет. А то как-то неловко».

Ерофеев всегда мечтал жить за городом, вдали от омертвляющих душу ритуалов мегаполиса. «Хоть в каком-нибудь самом маленьком домике, на берегу самой ничтожной речки». Осенью 88-го, уже после второй тяжелейшей операции, ему наконец представилась такая возможность.

На природе он преобразился. Пилил и колол дрова. Совершал дальние походы в лес за грибами. Собирал цветы и с большим вкусом составлял букеты. По всем правилам сельской науки топил печку.

В Москву из села выбирался только в случае крайней необходимости. Только за пенсией. Государство сначала ему выплачивало 50 рублей, а потом 26 рублей по случаю перевода его со второй группы инвалидности на третью. В медицинской справке так и написали: «Может заниматься канцелярско-конторской работой».

Увы, к этому времени Венедикт уже и к этой работе был мало годен. Сказывалось употребление коктейлей, подобных «Сучьему потроху»:

«Пиво жигулевское – 100 г.

Шампунь «Садко – богатый гость» – 30 г.

«Резоль» для очистки волос от перхоти – 70 г.

Клей БФ – 15 г.

Тормозная жидкость – 30 г.

«Дезинсекталь» для уничтожения мелких насекомых – 30 г.»

Этот коктейль, конечно, пародийный и… гибельный. Но нечто подобное Ерофеев в годы молодости безбоязненно принимал на грудь.

Умирал он страшно. Только сильные наркотики могли на время снять мучительную боль.

По воспоминанию мемуариста, за день до смерти в палату к Вене пришла перевозбужденная жена, Галина. Рассказывала, какую она с Ерофеевым прожила ужасную жизнь. Вдруг яростно запела из «Вальпургиевой ночи»:

Галину умоляли – потише. Веня хотя и в бессознательном состоянии, но может услышать. Галина же то надрывно хохотала, то во весь голос рыдала.

…Однажды Венедикта спросили, откуда у него такое диковинное имя.

«Брата моего покойного отца так звали, – ответил, усмехнувшись, Ерофеев. – Он с похмелюги вместо вина шарахнул денатурата. Понятно, скончался. Вот меня в его честь и назвали».

• Юрий Карлович Олеша (1899–1960) – русский советский писатель-прозаик, поэт, драматург, сатирик. Автор знаменитого детского романа «Три толстяка».

• Величайшая неудача – почти все его творчество оставалось долгое время неизвестно и закрыто для большинства читателей страны.

Он родился в обедневшей дворянской семье. Олешам полагался наследственный герб: олень с золотой короной. В разговорах с друзьями Юрий Карлович часто упоминал, что он шляхтич. Родным языком Юрия Карловича был польский.

Олеша появился на свет в Елисаветграде, однако считал себя одесситом. Именно в Одессе он познакомился с Катаевым, Ильфом и Петровым, поэтом Багрицким. Именно в этом пропахшим морем городе сделал свои первые литературные опыты.

Олеша приехал в Москву в начале эпохи НЭПа. Поселился в одной квартире с Ильей Ильфом. Комнаты наподобие спичечных коробков выгораживались фанерными перегородками (прообраз общежития имени монаха Бертольда Шварца из «12 стульев»). Поступил на работу в газету профсоюза железнодорожников «Гудок» и быстро стал популярным фельетонистом с лихой подписью «Зубило».

В 1920-е годы он написал два своих первых и последних романа: «Зависть» и «Три толстяка». Его проза вышла совершенно виртуозной. Можно наугад открыть любую страницу «Зависти»:

«Я пересекаю Трубу, размышляя о сказочном фехтовальщике, который прошел под дождем, отбивая рапирой капли. Рапира сверкала, развевались полы камзола, фехтовальщик вился, рассыпался, как флейта, – и остался сух».

«Зависть» насчитывала 300 черновых начал, требовательный к себе Олеша остановился на 301-м.

Стиль его столь блистателен, что в писательской среде его по праву называют «королем метафор».

В годы торжества сталинской диктатуры Олеша не писал цельных художественных произведений. В письме жене так объяснил свой творческий тупик: «Эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна – не против страны, а против банды, установившей подлую, антихудожественную эстетику».

В годы сталинских репрессий были уничтожены лучшие друзья Олеши – В. Мейерхольд, В. Стенич, И. Бабель, В. Нарбут. Сам Юрий Карлович чудом избежал ареста и гибели.

В 1936 году на публикацию произведений Олеши и упоминание его имени в печати был наложен запрет, снятый властями только в 1956-м.

На этом кошмарном фоне творить было невозможно.

«Я болен, – жаловался гипотетическому читателю в дневнике Олеша, – у меня болезнь фразы: она вдруг на третьем или четвертом звене провисает… Я почти конкретно вижу это выгнувшееся книзу брюхо… Писательство, как писание подряд, как бег строчек одна за другой, становится для меня недоступным».

В годы войны Олеша был эвакуирован в Ашхабад, затем вернулся в Москву. Писатель с горечью называл себя в послевоенные годы «князем „Националя“, имея в виду свой образ жизни. Он привык работать над рукописью, сидя перед огромным, с видом на Кремль, окном в кафе „Националь“. Иные, видевшие тогда Олешу, говорили потом, что он был похож на Бетховена, иные – что на короля Лира или на Чарли Чаплина. По Москве ходили слухи о его новом, законченном гениальном романе.

– Это правда, что вы написали роман?

– Нет.

– Боже мой, а говорят, такой замечательный.

Себе Олеша уже признался, что писать беллетристику с действующими лицами ему противно. Зато накапливались записи под девизом: «Слова, слова, слова», или «Ни дня без строчки».

…Нельзя без внутреннего сострадания, горечи читать страницы дневника, где речь зачастую идет о гибельных приступах алкоголизма.