— А в последний день занятий, — подытожила Кэтлин, — он шел за мной до самого дома, из вредности. А потом вроде как засмеялся и говорит: «Это, Шепард, только начало. Увидишь, что будет в следующем году».

На несколько мгновений единственной информацией, которую воспринимал мозг Эвана, было слово «Шепард» — то, как мальчишка обратился к Кэтлин. Много лет назад, вскоре после его развода с первой женой, Донованы тактично известили его о решении Мэри вернуть себе девичью фамилию во всех документах (касалось это и учебы в колледже), и с тех пор он всегда считал, что его дочь тоже носит фамилию Донован, так что это неожиданное известие стало для него громом среди ясного неба. Кэтлин Шепард, вот те на!

— Послушай, Кэти, — заговорил он, немного оправившись от шока, — по-моему, тебе нечего особенно волноваться. Может, этот мальчик таким образом просто дает тебе понять, что ты ему нравишься. Как думаешь?

Гримаса, тут же появившаяся на ее лице, лучше всяких слов сказала, что она по этому поводу думает.

— Ну, знаешь, папа!

— Нет, я серьезно. Честное слово. Когда я был мальчишкой, больше всего я допекал девчонок, которые мне нравились. А знаешь почему?

— Правда, что ли?

— Ну да. И вот почему: мне казалось, что важно произвести на девочку впечатление и что любое впечатление — это все-таки лучше, чем никакое. Поэтому знаешь, что ты можешь попробовать с этим Санни Эспозито?

— Что?

— Попробуй быть с ним любезной. Не так чтобы очень, нет, без излишеств, упаси бог, просто умеренно любезной. Например, в первый день школы ты можешь ему сказать: «Привет, Санни» — и посмотреть, что будет. Я не удивлюсь, если после этого он тоже начнет вести себя с тобой любезнее. Как полагаешь?

Кэтлин задумалась.

— Ну… может быть, — наконец ответила она с сомнением в голосе, и в ее слабой улыбке читалось прощение.

Она словно говорила: хотя, как и следовало ожидать, в таком деле от его советов толку никакого, но она это воспринимает спокойно, поскольку в других отношениях он как отец себя вполне оправдывает.

Он не сразу сообразил, где в последний раз видел эту улыбку. Так, в лучшие времена, в начале их совместной жизни, смотрела на него Мэри всякий раз, когда он с пафосом начинал высказываться о каком-нибудь сложном предмете, в котором мало что понимал, и эта прощенческая искорка в ее глазах казалась ему такой милой.

Тут он подумал, что в отношении Санни Эспозито он, пожалуй, слиберальничал. Что касается того, как в детстве он сам допекал девчонок, то эти воспоминания относились к более поздним годам, к шестому-седьмому классу и позже; как он себя вел в возрасте Кэтлин, он уже не помнил и напрасно ссылался на свой «опыт». А что если этот Санни Эспозито настоящий итальянский бульдог-переросток, который у любого отца маленькой девочки должен вызывать мгновенное отторжение?

— По-моему, стоит попробовать, милая, — повторил Эван. — Прояви умеренную любезность. Но если он продолжит тебя доставать, сообщи мне немедленно, хорошо? Обещаешь?

— Ладно, — неуверенно сказала она.

— В этом случае я свяжусь с директором и потребую, чтобы этого мальчишку строго наказали. Или, — он понемногу входил в раж, — я, пожалуй, сам наведаюсь к вам в класс, выведу его в коридор и скажу ему: «Вот что, Эспозито. Если ты не оставишь в покое мою девочку, у тебя будут неприятности, понятно? Большие неприятности».

— Па-ал.

— Что «па-ап»?

— Ты говоришь глупости. Ни у кого отец так не поступает.

— А как они поступают?

— Ну, я не знаю.

— Тогда зачем, Кэти, ты мне про него рассказывала, если тебя не интересует мое мнение?

— Не знаю. — Она глядела вдаль, вослед уносившимся автомобилям, и, хотя лицо ее было повернуто к нему почти в профиль, он без труда определил, что оно опять приняло озадаченно-потерянное выражение.

— Вот тебе и «глупости». Тебе не кажется, что иногда ты сама ведешь себя довольно глупо? — Стало ясно, что пора менять тему. — Ну что, поехали? Придумаем что-нибудь интересненькое по дороге?

— О'кей.

Он и сам не знал, что подразумевал под словами «что-нибудь интересненькое», разве что мини-гольф, который им обоим уже успел порядком поднадоесть. На крайний случай всегда можно было заехать в большой магазин уцененных игрушек неподалеку от ее дома.

В конце дня, после того как дочь с ним попрощалась и направилась к сетчатой двери, за которой смутно маячила фигура, заранее демонстрируя то ли бабушке, то ли дедушке купленные ей дешевые игрушки, Эван подождал прощального, несколько замедленного взмаха из-за двери и, ответив на него энергичной, молодеческой жестикуляцией, повернул назад к машине.

Эти возвращения домой всегда сопровождались глубокой печалью и нередко ощущением собственной никчемности («Что может дать отец своему ребенку?») и даже полной несостоятельности. Да уж, развод — это такая каша…

Он ехал на север в сторону Колд-Спринга чуть быстрее обычного, чтобы поспеть к ужину, но в какой-то момент в голове засела неожиданная мысль: да ну его к черту. Один раз Дрейки поужинают без него; может, даже обрадуются его отсутствию.

Он ловко повернул, чтобы оказаться на шоссе № 12, и поехал на восток, вроде бы никуда не спеша. Но было бы глупо пытаться обмануть себя и других. Когда вдали под темнеющим вечерним небом показалось вытянутое в длину броское строение «Билл Бейли» в окружении других коммерческих предприятий, он сразу убедился в правоте Кэтлин: это уже не то простенькое кафе-мороженое, которое он знал когда-то. Не так уж плохо устроилась Мэри: «ассистент ночного менеджера» явно далек от сутолоки обслуживающего персонала на раздаче, через чьи руки проходят фастфуд и наличность.

Он замедлил ход, чтобы свернуть к ресторану вместе с другими голодными клиентами, но потом сообразил, что это плохая идея. Она работала в ночную смену, а до ночи было еще далеко. Ему скажут приехать позже или подождать внутри, а пока он будет ее ждать в каком-нибудь стерильно чистом душном закутке, он превратится в один напряженный нервный комок, готовый подскочить до потолка от одного ее вида. Нет уж, лучше найти более подходящее место близ шоссе — или, если уж его вконец замучают сомнения, развернуться и поехать домой. Он всегда может наведаться сюда ближе к ночи, когда нервы будут в порядке.

В результате он поехал домой, где Рейчел ждала его с еще горячим ужином. Три или четыре дня выждал он — в таких делах требуется терпение, — прежде чем набрался храбрости совершить вторую попытку.

— Ты собираешься куда-то? — спросила Рейчел, поднявшись наверх и обнаружив мужа после душа надевающим свежую рубашку. Ее большие глаза и маленький ротик откровенно выражали смятение.

— Мне надо какое-то время побыть вне дома, — объяснил он. — Наедине с собой. Это что, плохо?

Она заверила его, что в этом нет ничего плохого, и тем самым как бы дала ему индульгенцию на задуманную эскападу, и двадцать минут спустя, на подъезде к светофору перед шоссе № 12, он дал себе слово, что уж в этот раз не повернет назад.