Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 4. Продолжение борьбы или переход к мирной жизни: военные эмигранты в первой половине 1920-х гг
Одной из важнейших проблем, с которой сталкивается эмигрант, оказавшийся в новой для него социально-культурной среде, является проблема социальной адаптации. Значительная часть русских военных, эвакуированных на территорию Китая, не хотели оставаться в этой стране (особенно в долгосрочной перспективе), поэтому предпочли репатриацию и реэмиграцию в другие страны. При этом необходимо учитывать, что далеко не все, кто желал возвратиться на родину или выехать за пределы Китая, могли себе это позволить. Репатриация была закрыта для офицеров, отъезд за границу связан с большими финансовыми затратами и т. п.
Огромную роль в процессе адаптации играли существовавшие ресурсы, как индивидуальные, так и групповые (не только наличие денежных средств и имущества, но и связей, кооперации внутри эмигрантского сообщества, устойчивого социально-правового статуса, помощи со стороны принимающего государства и общественных структур), а также личностные и групповые установки. Одной из доминантных групповых установок в среде бывших военнослужащих Белой армии являлось неприятие советской власти и стремление продолжить борьбу с нею, что шло вразрез с основной доминантой процесса социальной адаптации, ориентированной, как показывают наши изыскания, на включение индивида в экономические сферы региона проживания, дополнявшееся достижением устойчивого правового статуса и отказом от участия в «политике» [Подробнее см.: Смирнов С., 2007]. Поэтому политическая активность эмигранта выступала скорее дезадаптационной стратегией. Что касается личных установок, то их существовало множество.
Чтобы разобраться с тем, что определяло выбор человека в пользу адаптации или отказа от нее, а также тип социального поведения, мы с известной долей условности выделили несколько основных типов военных эмигрантов, взяв в качестве основных характеристик социально-психологическое состояние и отношение к советской власти. Выделенных типов оказалось пять: «люди войны»; активные антибольшевики; пассивные антибольшевики; «перерожденцы» и «шкурники».
К первому типу относились не только и даже не столько люди, ничего не знавшие кроме войны, ушедшие на фронты еще Первой мировой буквально со школьной скамьи, сколько жившие атмосферой и состоянием войны, получая от этого психологические и материальные дивиденды. Чаще всего «люди войны» были чужды дисциплине и даже понятию «чести и долга» в традиционном значении, характерном, например, для кадрового офицерства. Такие люди не лезли в политику, хотя зачастую с ненавистью относились к большевикам. В массе своей это были молодые военные (20–30 лет), не имевшие семей и часто гражданской профессии, не ориентированные на отказ от прежней деятельности и долговременное приспособление к новым условиям существования.
Второй тип представляли сторонники продолжения активной борьбы против советского режима, главным образом из среды офицерства, хотя среди активистов было немало и бывших нижних чинов. Борьба против советской власти выступала для них как осознаваемая необходимость и главное средство возрождения России. Для военных активистов служение Родине ассоциировалось с верностью присяге и собственной совести, присутствовало осознание особой роли офицерства в антибольшевистской борьбе (идея «чистой борьбы») в сравнение с политиками — демагогами и предателями [Подробнее см.: Robinson, 2002]. Эти люди также были мало ориентированы на долговременное приспособление к новой социальной среде.
Пассивные антибольшевики, в отличие от активистов, не признавая легитимности советского режима в России, в то же время отказались от дальнейшей борьбы против него. Как показывают разнообразные биографические материалы, таких и в среде западной и восточной военной эмиграции было большинство. Пассивные антибольшевики больше других стремились адаптироваться к новой среде в более или менее длительной перспективе, поэтому обычно сторонились деятельности «политических» организаций, объединявших бывших военных.
«Перерожденцы» приняли (здесь тоже существовали градации) советскую власть, восприняв Советский Союз преемником дореволюционной России на Дальневосточных рубежах. Для большинства из них главной целью являлось возвращение на родину, ради чего многие из них готовы были сотрудничать с советскими спецслужбами[150]. Наконец, «шкурники» являли собой тип людей, готовых служить кому угодно, лишь бы за это хорошо платили. Такие успешно приспосабливались в любых условиях и в любой среде.
Кроме того, нужно учитывать, что помимо «чистых» типов из предложенной нами типологии существовали и их разнообразные вариации.
Поражение Белого движения на Дальнем Востоке не означало полного отказа эмигрантов от продолжения антибольшевистской борьбы. Главной силой антибольшевистского движения в эмиграции стали те, кого мы причислили к активным антибольшевикам и «людям войны».
У некоторых антибольшевистских лидеров после падения Приморья еще сохранялась надежда на подъем широких слоев населения против советской власти, в связи с чем территория Китая рассматривалась как плацдарм для накопления сил. В то же время китайские власти, не заинтересованные в сохранении на своей территории ни русских воинских контингентов, ни подпольных партизанских групп, проводили аресты и высылку за пределы Маньчжурии наиболее активных «белогвардейцев». По одной из версий, высылка из пределов полосы отчуждения КВЖД генералов Лохвицкого и Смолина в конце 1922 г. помешала созданию в Харбине штаба, который был призван контролировать белопартизанскую активность в Приморье и Забайкалье. Советские агенты к инициаторам создания подобного штаба также относили полковников Озолина и Михайлова и генерал-майора С. Н. Барышникова [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 48]. В приграничных с СССР районах китайскими властями предпринимались попытки установить особый учет бывших русских военных. Например, в декабре 1923 г. было объявлено о регистрации всех русских офицеров, проживавших на ст. Маньчжурия [Заря, 1923, 12 дек.]. Любой «прокол» со стороны тех, кто вел подпольную антибольшевистскую деятельность, мог привести к высылке в Советский Союз[151].
Тем не менее, на протяжении всего 1923-го и части 1924 года в приграничье сохранялась достаточно высокая активность белых партизанских отрядов. В Трехречьи действовали партизанские отряды есаула Бессонова и сотника И. С. Шадрина [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 32 474, л. 10], отряд Захарова размещался в районе ст. Якеши [Там же, л. 21 об — 23]. Кроме того, существовали отряды полковника А. Д. Размахнина, хорунжего Номаконова, прапорщика Горулева, подъесаула Сотникова [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 725] и др. Одним из крупных центров белоповстанческой активности оставалась ст. Маньчжурия.
Связи с партизанским движением и стремление им руководить имели многие крупные деятели эмиграции. В частности, атаман Семенов, члены Временного Сибирского правительства (областники) в лице Сазонова и Моравского и тесно с ними связанный генерал Лебедев, генералы Сычев, Глебов, Бурлин, некоторые представители духовенства (епископы Иона[152] и Нестор). Кроме того, существовал ряд монархических организаций, также имевших связи с партизанами, хотя и не всегда располагавших большим авторитетом в их глазах. Так, например, в Харбине с декабря 1922 г. действовал Окружной Совет объединенных монархических организаций Дальнего Востока и Сибири под