— Ладно, — вздохнула настоятельница, — испытайте на мне свое хитрое средство. В этом мире и так все перемешано.

— И остерегайтесь мочиться на сквозняке.

— Мне и в голову не приходило мочиться на сквозняке.

Вскоре Томас Гантер уехал из монастыря, причем с большим облегчением, поскольку общество менструирующих женщин плохо сказалось бы на его целительском искусстве. Молодой монахини, о которой по городу ходило столько невероятных слухов, он не видел, но сильно опасался дурного влияния именно ее выделений. До приезда он надеялся расспросить про нее настоятельницу, но, увидев, как подавлена и обессилена преподобная, счел за благо обойти молчанием сей малоприятный предмет. Направив коня в сторону Смитфилда, он за считанные минуты доскакал до своей округи; по мосту Святого Стефана пересек речушку Уолбрук и свернул к себе на Баклерсбери. Вокруг жили такие же, как он, аптекари и травники. В окне соседней лавки на видном месте был выставлен сушеный цветок, прозванный в народе «аллилуйя», потому что цветет он в пору между Пасхой и Троицей, когда в церквах поют сто семнадцатый псалом, но Томаса Гантера больше интересовали целительные свойства растения. Цветок считался надежным средством от судорог и припадков падучей, так что лекарь частенько использовал его в своей практике. Пока он спешивался, за ним, стоя в дверях, наблюдал хозяин травной аптеки.

— Да хранит тебя Господь и Его благословение, Томас.

— Сегодня ты особенно благочестиво настроен.

— С самого утра возглашаю «Аллилуйя!» — Знахарь Роберт Скит был хорошо известен несколько ироничным отношением к церковным обрядам. — Твердо рассчитываю на спасение души.

— Конечно, но, надеюсь, в отмеренный Богом срок. А сейчас что можешь мне предложить?

— Много чего. Волчеягодник лавролистный от поноса. Будру плющевидную от кровотечения. — Скит говорил это с улыбкой, будто сам не очень-то верил собственным словам. — Вот куколь, Томас…

— По-латыни agrostemma.

— Тебе лучше знать, ты же лекарь. Помогает вроде бы при запорах. А вот пупавка вонючая.

— Ага, дерьмом воняет. Только вчера вечером дал немного матушке Келло.

— Так из нее всё лишнее выходит через одно-единственное отверстие. Ну и балаболка, прости Господи!

— Увы, от этого недуга средства нет.

Томас Гантер уже ступил на порог своего дома — гостиная, она же столовая, а также расположенная под крышей спальня находились прямо над лавкой, — как вдруг к нему подошел высокий человек в сером плаще.

— Ты, что ли, Ламберт? Чего закутался? Почитай, лето на дворе. От перегрева в заднем проходе шишки пойдут.

— В остроге, сэр, не больно-то тепло. Сами знаете, с чем я пришел.

Ламберт работал надзирателем в долговой тюрьме за углом на Поултри-стрит, в двух шагах от лавки Гантера. Входя в дом, тюремщик снял широкополую шляпу.

— А он хоть свежий?

— Вчера в ночь окочурился. Лоллард. Привезли после побоища в Кларкенвеле. Волосы желтые.

— Чем горячее человек нравом, тем больше у него волос.

— С вас пять шиллингов.

— Ну, хватил! За мертвеца, которого никто и хоронить не захочет?

— Пять шиллингов. Волосы-то желтые.

Гантеру, как и другим знахарям, было прекрасно известно, что труп с желтыми волосами обладает необычайной целительной силой, но при условии, что человек умер не от болезни, а был убит. Плоть мертвеца надо разрезать на куски, сложить слоями, пересыпая порошком из сушеного мирриса и алоэ, после чего сутки вымачивать в смеси спирта со скипидаром и развесить в затененном месте, чтобы мясо вялилось и не провоняло. Оно станет ценным дополнением к имевшимся у Томаса Гантера снадобьям, поскольку мгновенно останавливает кровотечение и заживляет раны. Вдобавок, оно облегчает страдания при укусе змеи или бешеной собаки.

— Когда притащишь?

— После того, как в городе погасят огни.

Это и в самом деле был труп лолларда — во время драки, случившейся на представлении мистерии в Кларкенвеле, секретарь прихода Сент-Бенет-Финк треснул смутьяна деревянным посохом с железным наконечником, после чего несчастного отволокли в тюрьму. Там, в подземелье на Поултри-стрит, он и умер от раны; ушел в мир иной без последнего причастия, потому что не нашлось священника, пожелавшего его исповедать. Всем было наплевать, что станет с трупом еретика. Ламберт мог просто сказать, что, опасаясь заразы, сбросил мертвеца в известковый карьер за городской стеной.

— Тащи его к задней двери.

В тот вечер мало кто видел, как двое мужчин несли мешок через Уолбрук. Работенка вышла не тяжелая, и Ламберт отказался от предложенного Гантером стаканчика вина, лишь сердито зыркнул на напарника по имени Николай, но тот стоял на своем: от напитка, хорош он или плох, отказываться грешно. Они уже кинули мешок на лавку в углу аптеки и теперь неловко топтались среди многочисленных бутылок, флакончиков, коробок и фляжек, пергаментных свитков и черепов мелких зверьков. Говорить было не о чем.

— Бородавку-то пора срезать, — заметил Гантер, глядя на шею Николая.

— Прямо сейчас, господин Гантер? — встревожился тот.

— Нет, Николай, еще рано. Месяц для шеи неподходящий. Для нее и для горла подходит знак Тельца. Искушенный хирург не решится резать какой-либо орган человеческого тела, пока луна не войдет в нужное созвездие. Возьмем твою голову.

Как реагировать на такое требование? Николай был в полной растерянности.

— Овен — знак горячий, умеренно сухой; он управляет головой со всем ее содержимым.

— Ежели оно там есть, — вставил Ламберт; ему не терпелось уйти из аптеки.

— Стало быть, как луна войдет в созвездие Овна, я буду готов провести операцию на твоей голове или лице, а то и вскрыть одну из вен. Понимаешь, хирург обязан и астрономию знать. Теперь точно так же рассмотрим твою мошонку. Вернее, яички. — Николай таращился на лекаря во все глаза. — Они целиком во власти Скорпиона.

— Вот тут вы ошибаетесь, господин лекарь, — встрял в разговор Ламберт. — Они целиком во власти его жены. Нам пора, Николай. — Он откашлялся и выразительно глянул в угол: — Но сначала надо получить положенное.

Гантер поднялся к себе наверх и вскоре вернулся, зажав в кулаке завернутые в тряпицу пять шиллингов.

— Прошу вас, снесите его вниз.

И указал тюремщикам на ведущую в подвал каменную лестницу. Там, под сводчатым потолком, висели ножи, пилы и разные мелкие инструменты. Мешок водрузили на каменную плиту с мраморной столешницей, лежавшую на двух толстенных глыбах известняка.

Оставшись один, Гантер ножницами взрезал мешок и осмотрел труп. От мертвеца все еще тянуло острожной вонью, и лекарь протер тщедушное тело льняной тряпкой, смоченной в скипидаре. «Изнурен до крайности», — молясь и вздыхая, пробормотал он. Прежде чем приступить к делу, которым он всегда занимался в полном одиночестве, по обычаю полагалось совершить кое-что еще. Сняв со стены подсвечник с горящей свечой, он внимательно всмотрелся в глаза мертвеца; никакого отражения убийцы он в них не увидел, но в эти самые мгновения секретарю прихода Сент-Бенет-Финк отчего-то почудилось, что за ним наблюдают. Затем лекарь мазнул растительным маслом ноготь большого пальца убитого, однако, сколько ни вглядывался, никаких картин того, что предшествовало смерти, не увидел.