уважать и заставлять уважать законы Конкордата… и свободу культов». Законы Конкордата, получалось, включали основные законы, а свобода культов, получалось, включала признание ересей. Рим никогда не взял бы на свой счет подобной свободы, и клятва стала внезапно причиной категорического отказа.

Кардинал Феш поспешил разъяснить основное затруднение, проистекающее из обязательства государя уважать свободу культов. Он сказал, что обязательство это означает не каноническое одобрение раскольнических верований, а обещание допускать свободное осуществление всех культов и не преследовать ни один из них, что соответствовало духу Церкви и принципам, усвоенным в настоящем веке всеми государями. Но эти весьма здравые объяснения носили, по мнению кардинала Консальви, частный, а не публичный характер, и не могли извинить римский двор в глазах верующих и в глазах Бога.

Аббат Бернье, ставший к тому времени епископом Орлеанским, человек, чей глубокий и острый ум помог победить все трудности Конкордата, оказался весьма полезен и в этих обстоятельствах. Ему поручили составлять ответы римскому двору. Епископ договорился на этот счет с кардиналом Капрара и дал ему понять, что, после надежд, испытанных императорской семьей, и ожиданий, родившихся во французском обществе, невозможно отступить, не оскорбив Наполеона и не подвергнув себя риску самых тяжелых последствий. Затем он написал депешу, которая сделала бы честь самым ученым и искусным дипломатам. Он напомнил об услугах, которые Наполеон оказал Церкви, о благе, которого религия еще могла ожидать от него, а особенно – о впечатлении, которое произведет на французский народ присутствие Пия VII, и религиозном воодушевлении, которое оно зажжет в сердцах. Он объяснил клятву и ее выражения о свободе культов так, как и следует их понимать, и предложил к тому же выход, а именно, провести две церемонии: гражданскую, в ходе которой император принесет клятву и примет корону; и религиозную, во время которой эту корону благословит понтифик. Наконец, он объявил определенно, что присутствия папы в Париже просят именно в интересах религии и связанных с нею дел. Скрытых в этих словах надежд было довольно, чтобы святейший отец был лично ими покорен и мог представить христианскому миру предлог, который оправдает его снисходительность к Наполеону.

Перенесшись обратно в Рим, переговоры должны были завершиться успешно. Папа и кардинал Консальви, прочитав письма легата и епископа Орлеанского, поняли невозможность отказа и, под нажимом кардинала Феша, в конце концов сдались. Пий VII повелел объявить, что он согласен ехать в Париж при условии, что клятва будет объяснена как не подразумевающая одобрения еретических догм; что его выслушают, когда он выступит против некоторых основных законов и за интересы Церкви и Святого престола (папские провинции не были упомянуты); что епископов, отказавшихся от подчинения Святому престолу, допустят к нему только после полного подчинения с их стороны; что соблюдаемый церемониал будет римским церемониалом коронации императоров, либо реймским церемониалом коронации французских королей; что будет только одна церемония, проведенная исключительно папой; что депутация из двух французских епископов доставит Пию VII пригласительное письмо, в котором император укажет, что, удерживаемый многочисленными причинами в своей империи и желая обсудить со святейшим отцом интересы религии, он просит его прибыть во Францию, чтобы благословить его корону и побеседовать об интересах Церкви.

В этих условиях не было ничего неприемлемого, ибо, обещая выслушать претензии папы к некоторым основным законам, не нужно было обещать их исправить, в случае, если они будут противоречить принципам французской церкви. Можно было и без всяких угрызений обещать единственную церемонию, соблюдение римского или французского церемониала; надежду на улучшение территориального положения Святого престола, ибо Наполеон часто и сам об этом подумывал; отправку депутации для торжественного приглашения папы в Париж; репрессии против четырех епископов, которые передумали примиряться и досадным образом возмущали мнения. Можно было, наконец, обязаться не просить у Пия VII ничего неуместного и сохранить его свободу, ибо противоположная мысль никогда и не приходила в голову Наполеону и его правительству.

Как только согласие было получено, кардинал Феш объявил, что император возьмет на себя все расходы на путешествие: для разоренного римского правительства это снимало еще одну трудность.

Наполеон полагал великой победой то, чего уже удалось добиться, победой, которая последней печатью скрепляла его права и не оставляла ему желать большего в плане легитимности. Однако он не хотел потерять собственный характер среди этой внешней пышности; не хотел обещать ничего, что было бы противно его достоинству и принципам его правления. Поскольку кардинал Феш сказал, что к папе будет довольно отправить генерала, обладающего высоким авторитетом, он отправил к нему генерала Каффарелли, чтобы тот вручил приглашение, составленное в уважительном, даже ласковом тоне, но дающее понять, что папу зовут только ради коронации.

К письму присоединялись пылкие настояния, чтобы папа приезжал не 25 декабря, а в последних числах ноября. Наполеон не говорил о настоящей причине, заставлявшей его желать быстрейшего проведения церемонии; причина была ни в чем ином, как в его плане высадки в Англии, подготовленном на декабрь.

Генерал Каффарелли, отбывший со всей поспешностью, прибыл в Рим в ночь с 28 на 29 сентября. Кардинал Феш представил его папе, который оказал тому совершенно отеческий прием. Было решено, что по причине праздника Всех Святых Пий VII отбудет 2 ноября и прибудет в Фонтенбло 27-го.

Пока эти события происходили в Риме, Наполеон всё устраивал в Париже, чтобы придать церемонии необычайный блеск. Он пригласил на нее государей Баденских, принца-эрцгерцога Германской империи и множество депутаций от администрации, магистратуры и армии. Он повелел епископу Бернье и великому канцлеру Камбасересу изучить церемониал коронации императоров и королей и предложить изменения, которые требовали внести в него нравы настоящего века, дух времени и сами предубеждения Франции против римской власти. Оба ритуала, и римский и французский, содержали действия, равным образом неприемлемые для умов. Согласно и тому, и другому церемониалу монарх прибывал в церковь без таких атрибутов верховной власти, как скипетр, меч, корона, и получал их только из рук понтифика. Более того, корону возлагали ему на голову. Наполеон, ссылаясь на дух армии и народа, утверждал, что не может получать корону от понтифика; что народ и армия, благодаря которым он стал ее обладателем, будут оскорблены, увидев, что церемониал не соответствует реальному положению вещей и независимости трона. В этом отношении он был непреклонен, говоря, что ему, как никому, известны подлинные чувства Франции, несомненно предрасположенной к религиозным идеям, но всегда готовой осудить того, кто переходит некоторые пределы в этом отношении. Наполеон соглашался получить благословение и помазание, но только не корону.

Камбасерес, поддержав всё то, что было истинного в мнении Наполеона, предупредил о не менее великой опасности оскорбить понтифика и лишить