было враждебно ей. Ее охватил азарт, она даже дышать старалась потише. Так бывает с заигравшимися детьми. А разве она и Женя Егорушкин не походили сейчас на играющих в удивительную игру детей? Вот они крадучись пробираются незнакомым лесом. И звезды, проглядывая сквозь кроны сосен, уже не кажутся беспечно трепетными, они смотрят со своей немыслимой высоты настороженно, будто в крадущихся людях и для них таится опасность. Словно могут эти люди влезть на дерево, достать до звезды и — чем черт не шутит! — упрятать ее в свой мешок.

А сосны, они словно нарочно вытащили из-под земли жесткие корни, так и суют их под ноги. Надо было надеть башмаки, а не босоножки. Ведь знала же, что не по песочку ходить придется.

Егорушкину лес казался привычным, таким же, как на своей заставе. И о звездах он не думал, и спотыкался меньше. Шагать в ночи — привычное дело. Служба. Шагать, подмечая все, что вокруг. Запоминая, сопоставляя. Вот старый пень расщеплен топором. Верно, приезжали на рыбалку и искали личинки короедов. На них в мае хорошо язь берет. К шуршанию сосен примешался шум листвы. Впереди низинка? И верно, через несколько шагов потянуло прохладой.

Перешли ковер из мягкого мха, поднялись снова.

— Не устали? — обернулся Егорушкин. — Скоро светать начнет.

— Нет-нет…

И они все шли и шли, а шум моря позади становился все невнятнее и наконец совсем растворился в тишине ночного леса. Лена и не заметила, когда он исчез.

А потом небо побледнело, и звезды стали гаснуть одна за другой. И словно бы от них, пока они сверкали, исходило тепло, потому что вдруг похолодало, и Лена почувствовала озноб.

Егорушкин то ли угадал ее состояние, то ли тоже почувствовал этот предутренний холод. Он остановился и достал из мешка два солдатских плаща.

— Завернитесь-ка.

Лена закуталась в плащ, но он был пропитан той же сырой прохладой, что и воздух вокруг, и земля, и примолкшие, насторожившиеся сосны.

— Он, собственно, не для тепла, — пояснил Егорушкин. — Он от собак. Когда собака на вас кинется, стойте на месте, дайте ей вцепиться в плащ.

— Собака? — испуганно спросила Лена.

— Разумеется, в поисковой группе будет служебная собака.

— Понятно.

— Если от нее убегать или отбиваться, она и в горло вцепиться может.

— Да? — Лену трясло, не то от холода, не то от того, что она отчетливо представила себе, как на нее набрасывается здоровенная овчарка.

— Ого! Однако вас пробрало росой, — сказал Егорушкин сочувственно и откинул полу своего плаща. — Идите-ка сюда. Ну, что ж вы?

Посиневшие губы Лены дрогнули, будто она собиралась заплакать, но она не заплакала, только сказала:

— Зачем вы так…

— Что? — не понял Егорушкин и вдруг покраснел густо-густо, чувствовал, что краснеет, но ничего не мог поделать. Его разозлила мысль, что девушка может увидеть, как он краснеет. Он нагнулся и зачем-то развязал и снова завязал шнурки ботинка.

— Между прочим, мы с вами выполняем особое задание, а не цветочки собираем.

И он энергично зашагал дальше. Лена побрела следом, спотыкаясь о корни сосен. Сейчас ей и в самом деле хотелось заплакать.

Вскоре Егорушкин остановился, огляделся внимательно, выбрал местечко поудобнее, под высокой сосной.

— Можно отдохнуть.

Лена увидела маленький подосиновик с коричневой головкой, сорвала его, повертела в руках.

— Есть хотите? — спросил Егорушкин.

Она не знала, хочет есть или нет. Ей хотелось сейчас только согреться, потому что влажная прохлада пробралась, кажется, уже до самых костей и все вокруг было холодным. Она бросила маленький подосиновик, который словно жег пальцы. Потом Лена тихонько подошла к Егорушкину, села рядом, забралась под полу его плаща, прижалась спиной к его теплому боку.

Так они сидели молча некоторое время. Лена отогревалась. А Егорушкин шелохнуться боялся. Никогда еще в жизни ни одна девушка не сидела с ним так близко. Чудно! Сама простыла, а спина жаркая, словно костер рядом разожгли. И Егорушкину стало вдруг очень хорошо, удивительно хорошо оттого, что вот эта незнакомая девушка так доверчиво отогревается возле него, Женьки Егорушкина. Ну кому еще на всем белом свете могут достаться такие немыслимые минуты! У него затекла, одеревенела рука, на которую опирался, но он боялся пошевелиться, потому что движение могло спугнуть ее. А она была птицей, нездешней жар-птицей. Дикой, не прирученной птицей. И каждое мгновение могла улететь. Нет уж, лучше пусть станет рука деревянной.

А между тем лес ожил. Первые золотые нити запутались в соснах. И вдруг из-за стволов появилась косуля. Она остановилась и устремила взгляд огромных лиловых глаз на сосну, к которой приросли два странных существа. Ветер донес до нее запах человека, запах опасности. Но люди обычно двигаются. Может быть, это вовсе не люди? Косуля повела ушами, постояла немного, пытаясь разгадать эту странную загадку. Но она была всего-навсего косулей и, так ничего и не поняв, бросилась в сторону и исчезла.

— Какая прелесть! — сказала Лена. — Кажется, мне уже хочется есть, — она отстранилась от Егорушкина, но так мягко и неторопливо, что у него сохранилось ощущение, будто она все еще рядом.

Он потряс онемевшей рукой, непослушными пальцами развязал мешок. Достал припасы. Острым ножом отрезал ломти от кирпичика хлеба. И они стали завтракать. О, это был удивительный завтрак! Хлеб с маслом и колбасой и кусочки пиленого сахара. Всего-навсего. Но Лене казалось, что вместе с маслом на хлеб намазали солнце, и сосновую смолу, и еще что-то, чего никогда не получишь в городе. Она откусывала от бутерброда неторопливо и жевала медленно, наслаждаясь каждым кусочком. И Егорушкин ел не спеша, потому что знал, когда окончится завтрак, надо будет встать и идти. А когда они встанут и пойдут, нарушится что-то непонятное, такое, чего никогда на свете не было и, может быть, не будет больше.

7

Но поскольку Лена и Егорушкин не спешат, оставим их на время и вернемся к месту, где они вышли из моря, потому что к этому месту подходит наряд пограничников.

Впереди — старший наряда ефрейтор Чурсин. Мы с ним еще не знакомы. Служит он на заставе второй год, а на вид ему не больше шестнадцати. Уж очень он маленького роста. И тяжелые кирзовые сапоги на нем кажутся чужими. Наверно, так выглядел Мальчик-с-паль-чик в сапогах-скороходах. Только тот двигался быстро, а Чурсин еле передвигает ноги. Но это только так кажется со стороны. Ефрейтор Чурсин — крепкий парень. И не зря у него на гимнастерке поблескивают значки «Воин-спортсмен» и «Отличный пограничник».

Шагах в десяти позади старшего идет солдат Курилов, молодой, неопытный,