Дети их, целый выводок сопливых нечесаных карапузов, каждый со своим отдельным мешком на спине, с явным интересом наблюдали за происходящим. Когда мать взвыла особенно сильно, они даже запрыгали от восторга и запели хором: «Плакса-клякса, плакса-клякса!»

И вот наступил наш черед. Меня и Головастика пропустили беспрепятственно. Взгляд полусотенного не выразил при этом никакого интереса, хотя за исконных кормильцев принять нас было довольно трудно. Следующим шли Яган и Шатун.

– Твои?

– Мои, – скривился староста, уже прощаясь в душе с вожделенными мешками.

– Какие они твои, доходяга проклятый! Твои все вшивые и дохлые! А эти смотри, какие удальцы! Особенно тот, с мешками!

– Да он же болотник! – обернувшись, крикнул Головастик. – Его мальчонкой в плен взяли. Грыжа у него. Он и говорить по-нашему не умеет. Эй, голозадый, скажи что-нибудь!

– Гы-ы-ы! – промычал Шатун, не поднимая головы.

– Сам вижу теперь, что болотник. – Полусотенный почесал за ухом. – Жаль, конечно, скотина здоровая. Но раз грыжа, пусть себе идет. А этого дядьку в портках попридержим.

– Попрошу не хамить! – взвился Яган. Клеймо на спине могло выдать его, и он старался все время держаться к полусотенному грудью, ну в крайнем случае боком. – Я на войне с младенчества! Тысячами таких, как ты, командовал! Многократно награжден. По причине тяжелых ранений списан в отставку! Вот так!

– Тысяч я тебе не обещаю. – Полусотенный зевнул. – Но в носильщики сгодишься. Указ такой вышел – носильщиков еще в войско набирать. Чтоб на каждого служивого по два носильщика было. Без учета возраста, пола, здоровья и прошлых заслуг. Понял?

– А ты про генерала Бахардока слышал? – грозно осведомился Яган. Это был отчаянный ход. Генерал сей давно мог числиться среди государственных злодеев. Однако в данной ситуации приходилось идти на любой риск.

– Ну и что?

– Я спрашиваю, слышал или не слышал?

– Ну, слышал…

– Так вот, одно мое слово – и он с тебя шкуру сдерет! Я к нему через три дня обещал в гости зайти! Он ждет меня, запомни!

– Передо мной здесь, случалось, и генералы валялись, – сказал полусотенный, но уже не так уверенно, как прежде. – Ты не очень-то… Раскричался… Если такой грозный, то чего с кормильцами ходишь?

– На исцелении он был, – глядя в небо, сказал Головастик. – Жила у нас старушка одна. Травами и мочой шестируких лечила. Любую хворь как рукой снимало.

– Любую? – поинтересовался полусотенный. – И прострел?

– И прострел.

– А где же она сейчас?

– Шестирукий задавил. Пожалел мочи, гадина!

– Вот именно! – подтвердил Яган. – Скончалась старушка. Но меня еще успела исцелить. И сейчас я, исцеленный, за новой должностью следую.

– Ну следуй, коли так. Бывают и ошибочки в нашем деле. Ты не серчай.

Полусотенный хоть и старался виду не подавать, заметно увял. Все кормильцы нашей деревни и даже несколько затесавшихся в их ряды бродяг проследовали мимо него безо всякого урона. Десятника, осмелившегося полапать мешки на спине Шатуна, Яган отшил одним только гневным взглядом.

Пройдя заставу, колонна завернула на ровнягу. Навстречу ей брела другая, точно такая же колонна.

– Вы откуда, братцы? – донеслось из ее рядов.

– Из Быструхи, – степенно ответил староста.

– А куда идете?

– Не знаем пока.

– Если попадете в деревню Ковыряловку, занимай четвертые хоромы от дороги. Там у меня в подполе брага осталась. Не успел забрать.

– Надо запомнить, – сказал Головастик самому себе.

– Ну все, ребята, шабаш. – Староста преградил нам путь. – Дальше сами по себе идите. Я свой уговор выполнил.

– И мы свой выполним. Забирай мешки.

– Благодарствую… Что-то не больно они тяжелые…

– Не тяжелые, зато дорогие. Только откроешь их, когда рядом никого не будет. А то растащат добро.

Свет дня угасал равномерно по всему пространству, словно это не светило уходило за горизонт, а кто-то постепенно убавлял яркость невидимого небесного свода. Ни один отсвет заката не заиграл на мрачных стенах занебника. Изумрудное сияние сменилось мутной желтизной, а потом и мутными сумерками. Тени не удлинялись ни на сантиметр, а просто стали гуще.

Шлепая по теплой, гладкой ровняге, мы вскоре добрались до плантации дынного дерева. Однако низенькие корявые деревца были полностью очищены от плодов, а то, что осталось под кронами, гнилье и паданцы, кто-то старательно растоптал, размазал, перемешал с мхом и травою. Только сверхстарательному Ягану удалось отыскать одну-единственную дыньку, уже размякшую и заплесневелую.

– Совсем маленькая, – вздохнул он при этом. – Тут и делить-то нечего.

– Недалеко отсюда должна быть деревня, – сказал Головастик. – Вот только названия ее не помню. Пошли, пока там еще не уснули. Может, и выпросим что-нибудь.

Мы снова двинулись вперед по самой середине ровняги. Яган, в которого голод вселил необыкновенную энергию, то и дело сбегал с дороги и, как гончая собака, петлял в окрестных кустах. Кормильцы, вынужденные предоставлять гостеприимство то служивым, то странствующим по государственным делам чиновникам, то разбойникам, имели привычку припрятывать на ночь свои запасы, и Яган надеялся выследить хотя бы одного такого хитреца.

– Точно, – сказал Головастик, останавливаясь возле крайней постройки. – Был я здесь.

– Напакостил небось? – проворчал Яган.

– Нет, в тот раз все вроде обошлось.

Головастик подергал дверь, без всякого, впрочем, успеха. Жилища здесь на ночь запирают редко – власти этого не приветствуют, однако если кто-то на такое все же решился, то уже держится до конца. Будь Головастик один, он скорее всего отступил бы, но наше присутствие, а особенно ехидные подначки Ягана побуждали его к решительным действиям. Сначала он стучал кулаками, потом пяткой, а уж потом – с разгона – плечом. После пятого или шестого удара что-то хрустнуло (надеюсь, не кости Головастика) и дверь распахнулась. За ней стоял всклокоченный мужичок, ростом мне под мышку. Держа в руке топор с костяным лезвием, он прикидывал, кому из нас первому засветить между глаз. За его спиной маячила плечистая дородная баба, составлявшая как бы вторую линию обороны.

– Привет, братец, – несколько растерянно сказал Головастик. – Почему сразу не открываешь?

Мужичок промолчал, только поудобнее перехватил топор.

– Ты разве не помнишь меня? – Головастик предусмотрительно отступил на пару шагов.

– С чего это я тебя должен помнить? – грубым голосом рявкнул мужик.

– Забыл, как я у тебя на свадьбе пел?

– На моей свадьбе двадцать лет назад пели. И не такие хмыри, как ты.