разлуки, после ее внезапного ухода из-за моего паршивого поведения? За окном мелькают сельские пейзажи, а я пытаюсь совладать с чувствами и, к сожалению, ни на один из вопросов ответа не нахожу.

Я на месте. Джейкоб представляет мне менеджера галереи – женщину по имени Клеменси. О, какая у нее выдержка, какой стиль… Клеменси подстрижена в стиле пикси. Зеленоглазая брюнетка, вызывающая алая помада… Вся в черном, однако выглядит просто шикарно. Жаль, что я не оделась подобающим образом, хотя рабочий гардероб как таковой у меня отсутствует уже много лет.

Клеменси вежлива и очень сдержанна. Впечатление она производит прелюбопытное. Вроде бы улыбается, однако глаза остаются холодными.

Я провожу долгий утомительный день в галерее. Научиться предстоит многому, и я почти не вспоминаю о доме, лишь отправляю несколько коротких сообщений.

– Не возражаете, если мы с вами и с Клеменси немного прогуляемся? – предлагает после обеда Фавершем. – Хочу сводить вас в одно место, там есть на что посмотреть.

Мы берем такси до клуба «Берлингтон», находящегося в самом центре района Сент-Джеймс, который облюбовали иностранные посольства. Почти каждый фасад украшен колоннами, над входом висят фонари тонкой изысканной ковки. Почти у каждой двери стоит привратник.

– Обычно женщин в этот клуб не пускают, – замечает Фавершем, когда мы начинаем подниматься по ступенькам. – Пришлось воспользоваться некоторыми связями, поэтому ведите себя так, словно вы – маститые эксперты.

– Не сомневаюсь, что женщины сюда все же допускаются. В качестве обслуги… – бормочет Клеменси, и мы, держась за спиной Фавершема, проходим в здание.

Обстановка и декор здесь даже элегантнее, чем в Лейк-Холле. Дорого-богато. Тут царит атмосфера спокойствия и уверенности – атмосфера власти. Хочешь – отдыхай, наслаждайся гостеприимством клуба, хочешь – плети заговоры в укромных его уголках.

Фавершем кивает портье и вдруг, поднимаясь по внутренней лестнице, берет меня под руку и на секунду останавливает. Мы смотрим с лестничной площадки на первый этаж.

– Отсюда отличный вид, стоит полюбоваться, – говорит он.

Лестничный пролет под нами, элегантно изгибаясь, уходит вниз, встречаясь со сложным узором мозаичных полов нижнего холла.

– Ваш отец был членом этого клуба. И его отец, и все ваши прапра.

– Я и не знала…

Вот, значит, как он провел сюда нас с Клеменси. Имя Холтов легко открывает двери в определенных кругах.

Картина, которую мы должны оценить, находится в уединенной гостиной. Высокие окна, длинные, до самого пола, шторы. Свет настенных бра тускло играет на полированной столешнице. Холст сняли со стены и предусмотрительно пристроили на мольберте. Яркая, сложная, таинственная работа.

– Что думаете? – оборачивается к нам Фавершем и пристально смотрит на меня.

– Эта картина – настоящая сенсация. Продав ее, клуб многое потеряет.

– Им нужны деньги, дорогая. Вопрос всегда в деньгах. Полагаю, что взамен закажут репродукцию.

– Вряд ли кто-то из членов клуба заметит подмену, – бормочет Клеменси.

– Да, вы правы.

Я изучаю холст. Картины такого типа обычно относят к жанру ванитас. Сюжет довольно типичен: натюрморт, центром которого является человеческий череп. Глаз натыкается на ползающих по фруктам насекомых, на увядшие цветы и другие символы смерти.

– Тень, ожидающая луча солнца, – говорит Фавершем. – Прекрасно и в то же время пугающе.

– Кто автор?

Он указывает на незаметную подпись.

– Рашель Рёйш, – читаю я.

– Рёйш – художница восемнадцатого века, и кроме натюрмортов мало что писала. В этом смысле картина, на которую мы с вами смотрим, – выдающаяся.

– Что с происхождением? – интересуюсь я.

Фавершем бросает на меня лукавый взгляд.

– Неужели вы ее не помните? Картина когда-то висела в столовой вашего лондонского дома на Честер-сквер.

Разумеется, таких подробностей я не помню, однако отрицать не могу: картина меня зацепила. Сперва думала, что за счет ее странной прелести, но, стало быть, и элемент узнавания тоже присутствовал.

Клеменси выходит из комнаты, и Фавершем снова обращается ко мне:

– Помогите мне ее продать, Джослин. Я ведь вижу, что картина вам понравилась.

– Как она сюда попала?

– Ваш отец отдал ее в счет погашения долга, насколько я помню.

– Но ведь она стоит целое состояние.

– Александер не разменивался на мелочи, играл по-крупному. Вы же об этом знали?

Я в замешательстве. Похоже, что знала я о своей семье далеко не все.

– Давайте условимся так, – предлагает Фавершем. – Я не могу вернуть вам картину, разве что вы решите выкупить ее у клуба. Но, если вы ее продадите, ваша семья станет частью истории этого шедевра, а вы лично получите внушительные комиссионные.

– Насколько внушительные?

Фавершем шепчет мне на ухо, какой процент готов выплатить, и это очень щедрое предложение.

– Могу ли я работать четыре дня в неделю?

– Это довольно жесткие условия.

– У меня дочь, и она во мне нуждается.

– Договорились, – протягивает мне руку Фавершем.

Даже не ожидала, что все сложится так просто.

На обратном пути размышляю об отце. Так странно услышать неизвестные подробности о нем от старого друга, ведь я привыкла вспоминать папу исключительно сквозь призму семейных отношений. Никогда раньше не задавалась вопросом, что о нем думают в его кругу и кто, кроме матери, мог знать отца по-настоящему.

Как бы преподнести домашним, что я согласилась на работу у Фавершема? Мать наверняка будет довольна. Нам следует обсудить, кто будет присматривать за Руби. Антеа и мать – не более чем временное решение. Если я соглашаюсь на работу в галерее, в вопросе ухода за дочерью мне впервые в жизни придется положиться на кого-то другого. Я нервничаю и все же раз за разом напоминаю себе, что меня примерно в таком возрасте опекала няня и подобный присмотр был наилучшим вариантом из всех возможных.

Поезд подходит к Даунсли, и я начинаю зевать, а ведь сейчас еще только ранний вечер. Вернулась раньше, чем планировала. У меня вдруг появляется блестящая идея, и я с забившимся сердцем достаю телефон. Пишу сообщение дочери.

Буду дома через полчасика

Круто!

 Бабушка сейчас показывает мне свои любимые картины, а потом хочет научить меня ходить с книжкой на голове  Говорит, если научусь – заполучу самого хорошего мужа

Адрес, отпечатанный на карточке Ханны, я помню наизусть.

В Даунсли захожу в супермаркет, покупаю кое-какие угощения для дочери и жду очереди перед кассой. Самый лучший кассир здесь – Эйлин. Ценю ее за молчаливость. Очередь подходит, и кассирша, выбивая чек, изображает улыбку.

– Говорят, в Лейк-Холле была полиция… – то ли утверждает, то ли спрашивает она.

На всякий случай оглядываюсь. За мной стоит еще