Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну? – поглядела.
Таков был обычный ее привет, Костян другого и не ждал. Хотя нет, сейчас, наверное, ждал.
– Заболел.
– Все болеют. Заражать меня пришел?.. Заходи, холодно.
Костян аккуратно стащил сапоги, оставшись в толстых и негреющих носках. Любаша наблюдала молча за его действиями. Костян хотел спросить, зачем она так долго ему открывала, может, даже пошутить на эту тему. Но вместо шутки закашлял.
– В стену кашляй, – сказала Любаша.
Она была в обычной своей безрукавке на искусственном меху, волос был собран в тощую фигу. Накашлявшись, Костян скосил глаз в бесшумный телик, пытаясь угадать передачу, но из-за слез не смог.
– Принимал чего-нибудь? – Любаша села в кресло, занимавшее полкомнаты. В нем она, как говорили, и спала: не раздеваясь и приоткрыв рот. Возле кресла краснела электропечка.
Костян помотал головой и кашлянул. Ему тоже хотелось устроиться на этом кресле, поближе к горячей печке и Любаше, но боялся, что тогда его точно выгонят. Сделал шаг и остановился, ожидая приглашения.
– Всегда таблетки надо при себе… – сказала Любаша, зевнув.
Устав ждать, Костян опустился на колени и обнял толстые Любашины ноги.
«Зачем мне эти ноги, – думал он, – грех… теперь точно прогонят». И сжал их еще сильнее.
– Так вот что у тебя болит, – скучным голосом сказала Любаша.
Потянулась, достала крем и стала шумно втирать в ладони. Поглядела в телик. Снова на Костяна, бессмысленно сжимавшего ее ноги в ковровых тапках.
– Дай встану.
Костян разжал, Любаша подошла к ящику и углубилась в него. Костян осторожно сел на кресло.
– Нет лекарств. Могу водки, на меду.
Костян услышал знакомое бульканье. Водки он не хотел, но вежливо влил в себя. Во рту стало горько.
Костян собирался еще раз обнять Любашу, чтобы как-то обозначить свою благодарность, но передумал. Заметил возле зеркала какую-то иконку и портрет отца Андрея рядом.
– Иди, – сказала Любаша, глядя в телевизор.
Вот, только обвыкся, еще и водки толком не распробовал, а уже на дверь. А за дверью ночь и никакого человеческого слова.
– А ты иди к Батьку, – сказала Любаша. – Он тебе этих слов наговорит – по самое «не хочу».
И пошла к двери.
Не удивившись, что Любаша как-то пролезла в его мысли, Костян присел и принялся за сапоги. «Ладно, – думал он. – Лекарств у нее все равно нет. И ноги как у зебры».
Поглядел на Любашу – не подслушала ли снова? Нет, с замком возилась.
– Завтра приходи, замок мне починишь.
Костян, уже в сапогах, кивнул. Замок так замок. Если доживет.
«Когда Земля была плоской, – вспомнил, – женщины на ней тоже были плоскими. И рай был плоским. А потом всё это стало накачиваться грехами, расширяться и округляться…»
Последнее Костян довспоминал уже на улице, слыша за спиной запираемую дверь и пуская пар.
Батёк жил недалеко, но идти к нему не хотелось.
В прошлом Батёк был коммерческим попом. Обслуживал похороны, работая то в одной, то в другой фирме. Бизнес этот начал, еще когда настоящих священников маловато было, а потребности в культовых действиях стремительно росли. По образованию был он трубач, подрабатывал в кладбищенском оркестрике. Вот как-то, когда фирма не могла вовремя обеспечить священника на отпевание, Батьку и предложили «полевачить за попа». Как отпевать, видел не раз; кадило и спецодежду ему раздобыли. Так и пошло. Являлся по первому вызову, отпевал красиво, с подвыванием, клиент оставался доволен. Пару раз, правда, были стычки с настоящими священниками, грозившими Батьку судом земным и небесным. Но подходящей статьи, по которой можно было его привлечь, не находилось; и Батёк продолжал работать, даже получая от этого какое-то тихое удовольствие.
Батюшки все же на Батька обозлились. Сын одного из них, как назло, работал в местном театре; решили Батька проучить. Пригласили как-то его на ночь почитать над умершим. Квартира большая, темная, хозяева куда-то слиняли. Батёк тоже думал улизнуть, но подвело чувство ответственности. Дальше понятно что. Вылез из гроба тот самый актер… Хотя некоторые говорили, что никакого розыгрыша не было и всё было взаправду.
После того Батёк пошатнулся и запил. В этом невеселом состоянии его и нашел отец Андрей. Отучил от зависимости, провел через курс реабилитации и покаяния. Батёк побрился, успокоился и пошел учиться на плотника. Хотя что-то в нем еще оставалось, от прежнего.
Костян прошел по застывшей грязи мимо вагончиков. Здесь уже спали. «А я что не сплю? – думал Костян. – Зачем мне этот Батёк?» Ответов в голове не было. Костян поглядел на Башню, кашлянул и постучал к Батьку.
– Уйди! – закричали из вагончика. – Завязал я, говорю, завязал! В церковь иди, там тебя отпоют!
Костян подождал, раздумывая, стукнуть еще или идти к себе.
Дверь вагончика приоткрылась, осторожно высунулась рука, сжимавшая какую-то иконку, а потом и голова Батька.
– А, это ты… – протянул Батёк, пялясь во тьму. И дал знак заходить.
Костян залез в вагончик и снова задумался.
– Не снимай, – суетился вокруг Батёк. – Прости, обознался. Ходят тут по ночам…
Свет шел из угла, где горела лампадка; поодаль стояли кровати, заваленные плотницким инструментом. Те братья, кто на этих кроватях жил, или бежали со стройки, или, как Стас, нынешний Костянов сосед, отселились, устав от Батьковых причуд.
– Что пришел-то? – поглядел Батёк.
– Заболел.
Костян уселся на одну из кроватей, сдвинув с шумом инструменты. Батёк вздохнул и сел напротив.
– У Любахи был? Понятно. Печенье будешь? Хорошее печенье.
Костян помотал головой.
– Зря. Когда болеешь, питаться надо. Калории. О теле тоже попечение надо. Поешь.
Костян повертел в руках печенье и, чтобы не обидеть хозяина, надкусил.
– Совсем ты заболел, – Батёк наблюдал, как Костян жует печенье.
Костян в подтверждение кашлянул, но не рассчитал: кашель получился сильнее и дольше, чем требовалось; забрызгал крошками и себя, и Батька.
– Понятно, – сказал Батёк. – У меня такое же было. Думал, уже всё, отплываю… На вот, елеем помажься. Возьми-возьми, это еще отец Андрей оставлял… Нет, кстати, новостей?
Костян, докашливая и отирая слезы, снова мотнул головой.
– Ну да, откуда у нас… – Батёк откинулся к стенке. – Телевизор без звука. Интернета нет, газет нет. То есть правильно, что нет. Справедливо.
То, чтобы на стройке не было никакого вай-фая и газет, было благословением отца Андрея. Одним из последних его благословений.
– Ну, как печенье? Я и говорю. Стой. У меня мед еще есть.
Костян вспомнил Любашину водку на меду и помотал головой.
– Ну, как хочешь. Монастырский.
Батёк выхватил откуда-то грязную банку и поднес Костяну к самому лицу. Костян поднялся и собрался уходить. Он вдруг
