Подбодряемый женой, Вео вызвался за вознаграждение показать нам, где находятся пещеры. Дело в том, что в Ханахоуа можно попасть только с моря, да и то прибой на восточном побережье такой сильный, что на обычной рыбачьей лодке к берегу не пристанешь. С одной шхуны туда посылали шлюпку, но пришлось возвращаться, потому что волны грозили разбить ее о камни. Лишь большая морская пирога годится. А их на всем острове осталось только три. Если я смогу нанять такую пирогу с четырьмя сильными гребцами, Вео покажет путь.

Луна поднялась высоко над хлебными деревьями, когда мы завершили секретные переговоры и заковыляли вверх по долине с нашей необычной ношей. Придя в хижину, я сунул мешок под нары, но сперва пришлось вынуть три черепа и положить отдельно.

Через несколько дней Лив разбудила меня среди ночи.

— В доме кто-то есть! — прошептала она мне на ухо.

Лежа с краю, я приоткрыл один глаз и при свете яркой луны убедился, что в хижине, кроме нас, нет никого.

— Но я слышала шум, — настаивала Лив.

— Может быть, это людоеды под нарами ворочаются, — успокоил я ее и приготовился дальше спать.

Но тут же мы оба подскочили, сна как не бывало. Под койкой и впрямь жутко стучали кости. Мы наклонились — и не поверили своим глазам. Три черепа, положенных отдельно, качались и кивали, будто сговаривались, как выбраться из хижины.

Лив завизжала, у меня екнуло сердце. Какая-то тень юркнула в другой конец хижины. Мелькнул и скрылся под бамбуковой плетенкой тонкий хвост. Безобидная плодовая крыса… Забралась в один из черепов, потом испуганно заметалась в тесной темнице, и все три черепа начали качаться со стуком.

Мы выглянули в окно. Вознесшие свои кроны над мирным лесом, озаренные луной пальмы лукаво кивали нам,

Один в безмолвном мире. Только дебри кругом. Темно-зеленый мир, где солнечные лучи золотыми прядями свисают с макушек деревьев-великанов. Полуденное солнце в первозданном лесу. Никакого движения. Никаких звуков — ни в небе, ни на земле. Полная тишина. Лишь где-то далеко-далеко время от времени падают кокосовые орехи. Все восприятие мира сводится к тому, что голая спина ощущает прикосновение мягкой прохладной травы, а нос обоняет запахи плодородной почвы и растительности. Раскинув руки и ноги, я простерся с закрытыми глазами рядом с тяжелой ношей дров и феи и наслаждаюсь, наслаждаюсь током крови во всех частях тела и наполняющим легкие свежим лесным воздухом.

Лежу неподвижно и вижу солнце сквозь веки. Солнце одно в небе, как я один в моем мире, и такое же безмолвное, недвижимое, как все остальное. Земной шар перестал вращаться. Ни шороха, ни треска. А где то на этой планете — оживленные улицы с шумным движением. Дикая, невероятная мысль.

Еще один орех упал, подчеркивая тишину. Весь мир притих. Я повернулся на живот, чтобы убедиться, что хоть я способен двигаться и производить шум. У меня появилось общество. Коричневый муравьишка, волоча сухую соломину, пробивался сквозь чащу из травы и листьев у меня под самым носом. Другой муравей двигался зигзагами ему навстречу. На ходу погладил товарища щупиками, словно сказал: «Молодец, дружище, царица ждет как раз такую штуковину». Помочь малышу с его ношей? Да ведь непохоже, чтобы он устал. Знай себе пробивается дальше, то и дело помахивая щупиками так энергично, будто только что вышел в путь. Кто-нибудь видел хоть раз усталого муравья? Усталость, неприятная усталость-удел преследуемых животных, рабов и современных людей. Служащему так же утомительно пройти пять кварталов с тяжелым портфелем в руке, как лесному жителю пересечь долину с козлом на спине. Для того, кто годами сидел на месте, так же трудно начать лазить и бегать, как для того, кто несколько недель провел в постели, встать и начать ходить. Странно устроено наше тело: лелей его — и начнешь уставать от самой малости, упражняй его — и не будешь знать устали.

Я вскочил на ноги: внизу, в долине, заржала лошадь. Но дикие лошади паслись высоко в горах. И в долине не встретишь лошадь без всадника. Кто-то направляется вверх по долине. А Лив одна дома.

Живо вскинув на плечо коромысло, я затрусил вниз по склону со всей прытью, какую позволяли густой подлесок и босые ступни.

Лив сидела одна подле кухонного навеса и натирала кокосовый орех зубчатой раковиной, некогда обработанной для этой цели кем-то из наших полинезийских предшественников. Она ждала феи, чтобы приготовить блюдо по новому, ею самой придуманному рецепту. Хотелось есть. Я раскопал в золе угли, подложил сухие веточки, и тотчас вспыхнул костерок, словно я нажал включатель. Мы всегда аккуратно присыпали золой головешки с вечера. И не жалели об отсутствии спичек, разве что когда приходилось заново разводить костер трением острой палочки о сухую сердцевину расщепленной ветки гибискуса. Трудоемкий способ…

Только костер разгорелся, как пришлось опять засыпать угли. К хижине подъехал юный всадник с весточкой от капитана Брандера: «Тереора» бросила якорь в заливе, и кроме капитана на борту находится один наш французский приятель. Брандер настаивал на том, чтобы мы его навестили; пока мы не явимся, дальше он не поплывет.

Долбленка пронесла нас через прибой, штурмующий галечный пляж Омоа, и доставила к шхуне. Радостные и удивленные глаза смотрели, как мы поднимаемся по трапу. Удивленные потому, что мы были абсолютно здоровы и не помышляли о том, чтобы покидать остров. До южной части архипелага неведомыми путями дошли слухи, будто нас поразила слоновая болезнь и мы только и ждем, когда нас заберут. Брандер даже по-отцовски рассердился и обиделся, когда все попытки уговорить нас следовать обратно на Таити оказались напрасными. Мы вручили ему пачку писем, адресованных нашим родителям, и попросили заверить вождя Терииероо, что никогда еще не чувствовали себя так превосходно и не собираемся возвращаться к современной цивилизации. Ни в коем случае.

На палубе «Тереоры» удобно устроился французский художник по фамилии Алло, который запечатлевал на полотне райские пейзажи. Старый знакомый: он прибыл на Таити тем же пароходом, что и мы.

Когда мы сели в лодку, чтобы вернуться на берег, Алло попросил взять его с собой и показать ему наше жилище в дебрях. Однако песчаные мухи и комары заставили его быстро передумать. Он поспешил дезинфицировать комариные укусы и вернулся к кистям и палитре на шхуне, где ветер отгонял всех крылатых посетителей и где он мог без помех писать подлинный рай. Нам вспомнились слова учителя на Таити: никто не рисует современному миру подлинную картину Полинезии. В самом деле, нельзя же требовать от нашего друга художника, чтобы он изображал на своих полотнах рои комаров.

«Тереора» подняла якорь и пошла дальше. Словно нас на какие-то минуты обдало напряженным дыханием далекого мира. Теперь не скоро жди следующего захода. Мы снова углубились в дебри, возвращаясь к своему мирному очагу в глубине долины, Вео обещал показать нам пещеры с сокровищами. Пономарь Тиоти вызвался помочь ему раздобыть лодку и гребцов. Мы ждали, ждали, но никто не показывался. Правда, судя по облакам над вершинами Тауаоуохо, ветер был сильнее обычного. Очевидно, на море большое волнение.