понимаю, куда он клонит, и во рту пересыхает. Осознание, что он в курсе всего, выжигает кислотой остатки еле живой души… Он не моргая смотрит на меня и без всяких эмоций выдает:

— Вы буллили Ингу со второго по девятый, приклеивали к одежде прокладки, обзывали, пинали, ломали линейки и ручки, плевали в рюкзак, не давали отвечать на уроках, распускали сплетни, травили в сети. Ровно год назад она вернулась домой, закрылась в комнате и…

— Пожалуйста, хватит… — прошу я, но он упорно продолжает:

— Моя бабка умоляла ее мать не вызывать скорую — иначе Ингу упекли бы в психушку и окончательно сломали диагнозом жизнь, а идиота Рюмина и тебя точно поставили бы на учет — и лично метнулась на такси за врачом. Серьезных последствий удалось избежать, Инга умолчала о причинах, никто в поселке не узнал об инциденте… Только шрамы ее остались — как напоминание, что люди злы, а мир несправедлив. Тогда за нее некому было заступаться. Но сейчас здесь я, и я попробую ее переубедить.

* * *

Глава 21

Урча и поднимая клубы пыли с обочин, у остановки тормозит бежевый микроавтобус. Боковая дверь с визгом отодвигается, и бабушки, похватав тележки и баулы, разом устремляются на его штурм.

Шикарный повод наконец прервать экскурс в мое грязное прошлое — пробормотав извинения, я вскакиваю со скамейки и, старательно пряча глаза, тоже ныряю в загазованный салон. Пробираюсь к задним сиденьям, плюхаюсь в мягкое потертое кресло возле окна и как под гипнозом пялюсь на Волкова.

Он медленно встает, прячет руки в карманы худи и, чуть прихрамывая, идет к ребятам. Вокруг него искрится и сверкает воздух, на каком-то особом, почти физическом уровне я ощущаю с ним прочную связь, и мотыльки с шерстяными крыльями противно трепыхаются в районе желудка.

Волков стукается кулаками с парнями и здоровается с девчонками, больше не смотрит в мою сторону, и связь разрывается — теперь в груди теснятся отчаяние и боль.

Он не знает и половины подробностей той дерьмовой и долгой истории.

Унизить Бобкову, столкнуть с дороги, ударить было для меня обыденным явлением на протяжении последних девяти лет учебы в школе.

Когда доставал отец, когда бесили учителя, когда Белецкий сказал, что не может встречаться с малолеткой, я, дьявольски улыбаясь, отрывалась на Инге. Она не жаловалась… Никому и никогда.

Перед прошлыми майскими я, шутки ради, налила на стул Инги бордовый лак для ногтей — та не заметила, села и испачкала новую юбку, а мы с Рюминым, Владиком и Аитовым мерзко гоготали, притворно сочувствовали и давали советы, пока она, полыхая от стыда и гнева, собирала пожитки и бежала через весь класс. По обыкновению, Рюмин выложил ролик с ее позором в соцсеть, и, как из рога изобилия, посыпались едкие комменты.

После этого Бобкова действительно на неделю пропала, но потом как ни в чем не бывало явилась на занятия и принесла Раисе справку о болезни. Я и подумать не могла, что почти довела ее до крайности, но интуитивно уловила неладное и снизила градус придирок — насторожили ее нездоровая бледность, заторможенность и пустой, застывающий в одной точке взгляд…

Пузатый водитель смачно курит рядом с урной, бабушки с видом победителей расселись по самым козырным местам, и я опять переключаю внимание на сияющего, непогрешимого Волкова.

Он что-то обстоятельно затирает Инге, та с серьезным видом кивает, но вдруг озорно подмигивает, сдергивает с него бейсболку и взъерошивает светлые волосы. С тревогой оценивает повреждения на его красивом лице, роется в кармане рюкзака, приклеивает на ссадину у виска веселенький пластырь с Хеллоу Китти, и я признаю, что она крутая — я бы никогда не осмелилась вот так запросто до него дотронуться.

Волков смеется, обнимает ее, ободряюще похлопывает по спине и, прошептав на ухо короткое напутствие, отходит к бордюру. Наступает очередь Петровой и прочих перебежчиков — каждый тискает Бобкову в объятиях, приподнимает над асфальтом и душевно пожимает ей руку.

Я больше не психую, не злюсь и не рвусь восстанавливать прежние порядки — если им так прикольно общаться друг с другом — да ради Бога…

Углубляюсь в сумку в поисках телефона, но Петрова вдруг вспоминает и про меня — прищурившись, вглядывается в окно и посылает мне воздушный поцелуй. Простое, ни к чему не обязывающее проявление внимания едва не провоцирует меня на истерику, и я задергиваю плотную шторку.

Водитель, источая тошнотворный запах отсыревших сигарет, энергично залезает в кабину, рок-звезда Бобкова наконец запрыгивает в автобус, садится на единственное свободное место, оглядывается и расцветает в виноватой, чуть настороженной, но широкой улыбке:

— Привет, Лера! Желаю удачи.

— И тебе…

В проходе встает здоровенный мужик в камуфляже и с рыболовными удочками в чехле и загораживает обзор. Маршрутка трогается, пыхтит, подпрыгивает на ухабах и набирает скорость.

Снаружи проносятся кованые и деревянные заборы, плодовые деревья в шапках из белой пены, бредущие по улице коровы, алые пятна тюльпанов, дорожные знаки, разноцветные металлические крыши и резные наличники. Солнечные лучи мельтешат в сплетении веток, вдоль шоссе встают ряды красных сосновых стволов.

Я не вижу Бобкову, но голубоватый слепящий свет падает на ее тонкие руки. Катина блузка немного ей коротковата и, как бы Инга не старалась, манжеты задираются и обнажают розовые полоски на прозрачной коже запястий.

Я отвожу глаза.

Мысли опять утекают к Ване — к его жестоким, но честным словам, к монохромной фотосессии на заброшенной странице, к странной девочке в черном и его страшной, сбивающей с ног скорби в чей-то недавний день рождения.

Я почти уверена — все дело в ней.

Моральные уроды вроде меня травили ту девочку, Волков не успел ее спасти, случилась беда. Единственное обещание, которое он дал ей и теперь точно сдержит, навечно набито у него на предплечье: «I will never forget you»…

И пусть я непричастна к той трагедии, я все равно сгораю от вины. Слишком долго я ее на себя не брала и даже не пыталась осмыслить.

Мне плохо — чудовищно, неизбывно, глубинно.

Все последние годы я блуждала в непроницаемой темноте, принимала ее за единственно правильный ход вещей, и никто не пытался меня спасти — ведь самые близкие люди тоже блуждали где-то рядом. Но инопланетянин Волков схватил меня за шкирку, выволок на свет, развернул к солнцу и заставил на него посмотреть.

И вот я еду по вековому сосновому лесу, хлопаю ослепшими глазами, пробую дышать