Иных лишили сна недуги, иные сами отказались от него. Выходили на промысел искатели чужого добра; мууны дарили любовь и ласки своим мункэ; затянулись далеко в ночь чьи-то споры и ссоры; сановные белодворцы и богобоязненные миряне искали в сводах Веры ответы Неба на вопросы смертных. В автономии Таомона продолжались захватывающие гонки машин трёх классов — отборочные перед всетуанскими — и фанаты прямой трансляции бесновались у стенных экранов, забыв о праве своих домашних выспаться по-человечески; полулегальный видеоцентр «Пряности Элуэ-Мои» предлагал эротическую программу «Цветок + Цветок», тоже находившую своих ценителей.

Не спали и в скромном храме Облачный Чертог, что на окраине города Гигуэлэ в автономии Хинко.

Храм — белостенное каре келий, молитвенных залов и трапезных — был возведён давным-давно и отличался скромной простотой убранства. Чистота побелки в нём не нарушалась плакатами или лозунгами, что ныне обычно для храмов Белой Веры. Здесь было малолюдно и тихо — заняты едва ли две кельи из каждых десяти, и настоятель велел для экономии не отапливать храм ночью. Если получивший убежище озябнет, он может взять у келаря напольную жаровню.

Облачный Чертог служил убежищем. Об этом свидетельствовали надпись над вратами и белодворские милиционеры в сторожке у врат; их сменщики коротали время в дежурке — по уставу полагалось укреплять Веру в душе молитвами, они же сосредоточенно резались в мак-сэк.

Жаровня в двенадцатой келье бездействовала, и Уле Эмэнии набросил на плечи одеяло. Заметив это, Чахлый Нию прервал монолог, чтобы спросить:

— Затопим?

— Зачем тратиться на эту роскошь? — ответил Уле. — Посидим и так.

— Посидим, — согласился Пономарь Оуа.

— Ты дальше говори, Чахлый, — подбодрил Нию Расстрига Лье, жующий зубочистку. — Языком согреешься.

— А что можно сказать? по-моему, яснее некуда. Профсоюз пилотов продержится месяц-другой, но выплаты из профкассы покрывают разве что треть их расходов. Это высококлассные спецы, жить впроголодь им непривычно, а у многих семьи, учёба детей стоит недёшево. Когда они прекратят забастовку — вопрос времени, а дело, считайте, уже решённое.

— Не думаю, — по слогам, немного нараспев, возразил Уле.

— Тебе ещё раз прокрутить отчёт юристов? — показал ему Чахлый кассету с записью.

— Что такое — позавчерашний отчёт? материал устарел. Тогда не было известно подробностей об аварии судна, нанятого «Вела Акин»...

При упоминании звёздных негодяев Расстрига переломил зубочистку надвое, затем на четыре части, шепча старинное проклятие — что-то из серии «... и век не знай фазы, скрючься и не разогнись». Уле показалось, что заклинания Лье могут оказаться действеннее, чем усилия законников. Скандал с упавшим кораблём на руку забастовщикам, но неделя, две — и эта новость отомрёт. Тем более если фирма докажет, что всему виной военные.

— ...до сих пор неизвестно, почему балкер попал под обстрел, — Уле постарался вернуть себе уверенность. Не хватало ему, активисту Единства, присоединяться к Нию и вносить пораженческий дух в совещание. Не затем он вырвался из Буолиа, чтобы плакаться о пережитом и стонать в изнеможении: «О, я так измучен! о, не надо больше никаких конфликтов!» Он вернулся в рабочую обстановку, смог быстро войти в курс дела и заняться тем, от чего был так долго оторван. Это лучше «пшика» лечило от затяжной тюремной депрессии.

— ...версия юристов о ненадёжности кораблей эйджи кажется мне подходящей. По крайней мере, это веский довод в пользу проверки всех нанятых судов. А «Вела Акин» проверки не хочет. Мало того, что будут задержки в портах и простой, обязательно найдётся что-нибудь такое, разглашения чего фирма боится.

— В ясновидцы метишь?

— Отнюдь. Я просчитываю обстановку... а-ах, — Уле зевнул. — Наши господа, занятые грузовыми перевозками, всегда озабочены одним — удлинить смену, нормативы повысить, а расценки снизить. Профсоюз встаёт им поперёк дороги — и они, чтобы не нарушать законов, поручают звёздным нанять эйджи. Контуанцы арендуют что-то эдакое, по минимуму расходов — лишь бы кое-как летало и вмещало груз. Исправными такие суда быть не могут.

— Можно подумать, у эйджи нет службы технадзора и страховых агентств, — засомневался Оуа. — Торговый флот у них едва ли не больше нашего...

— Ну и что? У дикарей лодчонок всегда больше, чем танкеров у цивилизованной нации.

— Я не про то. Допустили же наши контролёры эти эйджинские консервные банки к посадке на Иколе-2!

— Вопрос — как допустили? И заметь — только на Иколе-2. Нигде в других местах они сесть не могли — по стандартам не проходят. Это к вопросу об их пригодности...

— Весь профсоюз диспетчеров перевешать на вонючих верёвках, — с нажимом высказался Лье. — Зажравшаяся сволота. Им зарплаты хватает, а остальные хоть сдохни. Порядочные выступили бы заодно с пилотами! будто не на одной службе состоят... Давайте проголосуем моё предложение.

— О верёвках? — скосился Уле.

— Нет, послать к диспетчерам наших, чтобы подключить их к забастовке.

— Душа моя, ты сперва думай, что сказать, и лишь подумав — говори. Свои карательные настроения оставь в отхожем месте. Вспомни, как диспетчеры добились повышения зарплаты... трудно винить их в себялюбии.

Лье дерзко хмыкнул, но смирился. По совести, ему не полагалось выдвигать что-либо на голосование, поскольку в келье он присутствовал не как участник совещания, а от службы физической зашиты Единства. Раньше его можно было видеть в охране диспетчерских пикетов — разумеется, в дешёвой жёсткой маске выродка и капюшоне, надвинутом до ноздрей. Были драчки, что говорить. Победа диспетчерам досталась не без крови. Белодворская милиция тогда хорошо помогла: давала хлысты, прятала в храмах. Лозунг у Белого Двора с Единством общий: «Здоровье подданных — величие державы». Вот и епарх Таомоны выступил с проповедью о сложном труде пилотов и обязанности нанимателей соблюдать биологические нормы; постращал тем, какие ужасы могут случиться от усталости пилотов. «А лучше бы, — упрямо мыслил Лье, — он призвал к всеобщей забастовке в их поддержку! Эх, и супчик бы заварился!.. Семь автономий можно разом вскипятить, плюс соседние правительские земли... И чего он так мягко проповедовал?!»

— ...и чтобы не звучало здесь: «Тот профсоюз хороший, а этот — плохой». Наша рознь — врагу на радость, — твёрдо говорил Уле. — Мы не имеем права делить на белых, красных, манаа и льешей. Все — дети Неба. Я постараюсь избежать расхожих аргументов вроде того, что всех объединяет состав крови...

«И не избежал», — Лье подавил желание мелко ужалить активиста.

— Лье, тебе стыдно за свои речи?

— Да.

— А почему не видно на лице?

— Душа моя, Уле Праведный, каких узоров ты ждёшь от меня?

— Ну хоть для приличия изобрази. Утешь мне сердце.