Уговоры оказались бесполезны. Чем больше я настаивала, тем сильнее сосед убеждался, что я сама задумала похитить его сокровище. И расстался со мной уже в полной уверенности, что меня нельзя подпускать к Зигмунду.

Вскоре я уехала из деревни. Было очевидно, что спаниель очень быстро превратится в забитого невротика, и не хотелось наблюдать, как с наступлением холодов он заболеет и умрет в своем убогом жилище.

Насчет невротика я, пожалуй, не ошиблась. Но вот до холодов пес не дотянул.

Я приехала к родителям на выходные в конце августа. Дни стояли теплые: мы вытащили на улицу плетеные кресла, завели самовар, оставшийся еще от дедушки, и спокойно пили чай под перезвон мошкары. Что-то показалось мне необычным, и я вдруг поняла: тишина! С соседского участка не доносилось ни лая, ни воя, ставших привычными за летние месяцы.

– А где Зигмунд?

Я ожидала грустного рассказа о кончине бедного спаниеля. Вместо этого родители переглянулись и засмеялись.

– Неужели на охоте? – недоверчиво спросила я.

– Бог с тобой, какой из него охотник. Зато беглец неплохой.

– Беглец?

И родители рассказали, что пару недель назад Зигмунд начал особенно громко выть по ночам, а потом вдруг притих. Как и я, они решили, что собаке вот-вот придет конец. Сосед высмеял их просьбу осмотреть спаниеля. «Жрет за двоих, гадит за пятерых», – сообщил он. И больше они ничего не добились.

Но в одно прекрасное утро их разбудила громкая ругань. Спаниель сделал подкоп – и сбежал. Хозяин поленился глубоко вкапывать в землю стенки вольера. Зигмунд выбрался через лаз и исчез.

Услышав эту новость, я сперва обрадовалась, но затем приуныла. Бедный пес вдалеке от людей, безусловно, издохнет от голода. Или же снова прибьется к деревне, и сосед поймает его и вернет в вольер.

– Да, вот еще какое дело, – неторопливо сказал отец. – Совсем забыли тебе рассказать. Ехали мы тут с твоей мамой на рынок. Смотрим – собака вдоль обочины чешет.

– Какая собака?

– Откуда же нам знать, – сказала мама, безмятежно разливая чай. – Спаниель какой-то. А может, и не спаниель. Мы в породах не разбираемся.

– Это был Зигмунд?!

Родители с совершенно одинаковым недоумением взглянули на меня.

– Нам ведь его не показывали, – кротко сказала мама.

– Мы с ним не знакомы, – подтвердил отец.

– Но на имя «Зигмунд» он не отзывался, – закончила мама.

Родителям было отлично известно, что полным именем спаниеля звали только в первые дни. А затем он стал Гошкой.

– И что вы сделали с этим не-спаниелем? – помолчав, осторожно спросила я.

– К дяде Володе отвезли, на лесопилку. У него как раз старенькая сука недавно умерла.

– Так он теперь на лесопилке?

– Точно. В следующий раз приедешь – можем навестить.

У меня не получилось выбраться на лесопилку ни в том году, ни в следующем. Но от мамы с папой я знаю, что до сих пор у ее владельца живет подобранный на трассе пес, ласковый и дурашливый. Он гоняет кур, грызет ботинки и спит дома на диване. Дядя Володя безбожно балует собаку. Поначалу тот боялся громких окриков, но на него уже давно никто не кричит.

Зовут его Карлуша. Имя ему дала мама, и эта ее маленькая шутка – единственный намек на прошлое когда-то забитого, а ныне счастливого пса.

Давайте начистоту. О чем в действительности повествует история красавицы и чудовища, если отвлечься от сказочной мишуры?

В своем логове живет холостяк. Дом его в скотском состоянии, и сам он зверье зверьем: ногти не стрижены, шея немыта, руки в цыпках и разжирел до неприличия. Крыша течет, стены отсырели. Электричество отключено за неуплату.

И вдруг в этом хлеву появляется женщина.

Совершенно не важно, откуда в действительности она взялась: бежала ли выручать отца или просто заглянула на запах, поскольку с детства любит зоопарки. Важно, что после ее появления пространство вокруг холостяка начинает стремительно преображаться.

Во-первых, в доме становится чисто. Ковры выбиты, пыль протерта, люстры сверкают и какая-то милая тряпочка висит на окне – кажется, вспоминает он, мамина занавеска.

Во-вторых, его начинают вкусно кормить. Он привык питаться сухомяткой и дошираком, вершина его личных кулинарных достижений – заказ пиццы. А тут вдруг супы. Компоты. Расстегайчики и паштет.

В-третьих, чудесным образом меняется вся жизнь. Слуги, которые прежде были совершенно деревянными, внезапно все до одного пристроены к делу. Он привык относиться к окружающим как к мебели, а они проявляют лучшие человеческие качества. В саду что-то цветет, на кухне что-то варится, постель хрустит свежим бельем, ботинки начищены, а посреди этого праздника стоит она – смущенная, прелестная – и застенчиво лепечет: «Ах, как тепло вы меня приняли! Вы такой очаровательный мужчина!»

Здесь надо сказать, что характер у него всегда был не сахар, а за годы затворничества испортился окончательно. Отношения с соседями дошли до того, что те спускают на него своих лаек. Но наш герой отлично понимает, что ему выпал сказочный шанс.

Он стрижется у хорошего стилиста, выкидывает треники, ограничивает себя в сладком и начинает бегать по утрам вокруг поместья не с целью устрашения соседей, а хорошей формы для. Он приучает себя не рычать по ерунде, не впадать в звериное буйство и доносить до окружающих недовольство их поведением деликатно, без попутного уничтожения предметов фамильного сервиза. Он практически бросил пить. Он приобрел привычку говорить ей словно невзначай: «Знаешь, до встречи с тобой я был словно заколдован» – и намекать на какие-то отвратительные грехи молодости (женщины питают слабость к отвратительным грехам молодости).

Потом, естественно, свадьба. Он шепчет: «Ты превратила мою жизнь в сказку!» – и дарит ей самую прекрасную розу из оранжереи.

А соседским лайкам, которых он шесть месяцев кряду приучал загонять к нему в поместье всех существ женского пола младше сорока пяти, ничего не дарит. И без того на них столько ветчины перевел.

– Масло забыла, – хмуро напомнил отчим.