Предлагается следующий закон: «Qui patrem pulsaverit, manus ei praecidantur» (Тому, кто ударит отца, должно отрубить руки). Предлагается следующая ситуация. Некий тиран призвал к себе в крепость одного из горожан и обоих его сыновей. Он потребовал, чтобы отец заключил с ним соглашение, но тот отказался. Тогда он велел раздеть его догола и, связав руки за спиною, выставить в таком виде перед детьми. И приказал юношам бить отца.

— Caede! (Бей!) — крикнул тиран.

— Non caedo. (Не стану бить),— ответил старший.

— Verbera! (Ударь его!)

— Non ferio. (Не могу).

Внезапно старший сын бросился в каменный оконный проем и разбился насмерть у подножия цитадели, не издав ни единого крика, так что в зал по-прежнему долетало лишь жужжание насекомых в летнем зное. Младший же сын ударил обнаженного отца в лицо и в грудь. После чего отца вытолкали из крепости, юношу же оставили при тиране, в числе его интимных приближенных. Во время пиров ему надлежало подставлять зад своему господину.

В первый же вечер, когда они остались наедине в спальне тирана, обнаженный юноша встал на четвереньки, якобы готовый удовлетворить сластолюбивого повелителя, но при том спрятал под мышкой маленький кинжал. И когда тиран овладел им, шумно кряхтя от удовольствия, он убил его.

Город решил вознаградить юношу, но один из сограждан напомнил о законе и потребовал, чтобы юноше отрубили руки. Отец выступил на защиту сына:

Haec vulnera quae in ore videtis meo, postea feci quam dimissus sum (Раны, что остались у меня на лице, я нанес себе сам). Когда меня отпустили и я сошел к подножию цитадели, то увидел своего старшего сына, лежавшего мертвым в луже крови. Тут-то я и разодрал себе ногтями щеки и грудь. Я был вне себя от скорби.

Аргументы Альбуция звучали так: «Occisus est tyrannus. Praecidetis tyrannicidae manus? Aiebam: Fili, fortius feri: tyrannus spectat» (Тиран был убит. Осмелитесь ли вы отрубить руки тому, кто убил тирана? Эти руки нанесли мне побои лишь по моему приказу, когда я сказал: «Сын мой, бей сильнее, тиран следит за нами!»)

— Но он позволил тирану осквернить свой зад.

Сын сказал: «Я смотрел на член тирана, но перед глазами у меня стояли храмы, законы, Отечество!»

Альбуций Сил вложил в уста отца следующие слова: «Когда мой младший сын спустился из цитадели вниз, насадив на свой кинжал окровавленную голову тирана, я целовал не ягодицы сына, я целовал его руки».

Сын сказал: «Ut validius caederem, pro republica feci» (Если я ударил отца слишком сильно, я сделал это во имя Отечества).

Отец сказал: «Comprensas fili manus in os meum impegi, caedentem consolatus sum» (Я сам схватил сына за руки и поднял их к своему лицу. Пока он бил меня, я его утешал).

Альбуция порицали за то, что он добавил еще одну сцену: описав обнаженного отца, младшего сына, ударившего его в лицо и в грудь, и старшего сына, разбившегося насмерть у подножия цитадели, он рассказал, как отец в отчаянии нанес себе побои руками бездыханного трупа.

— Меня бил не младший, но старший сын! — вскричал он. — Ipsas cadaveris manus in me ingessi! (Я схватил его мертвые руки и ударил ими себя в лицо!)

Некий гражданин решил убить тирана. Наступает вечер. Он поднимается в цитадель. Тиран под покровом сумерек бежит из крепости и со всех ног мчится по городским проулкам. Человек нагоняет его и силой вталкивает в дом, стоящий на углу.

Затем он хватает смоляной факел, что горит на перекрестке, и поджигает дом. Тиран гибнет в пламени. Из огня доносятся его крики. Сбегаются горожане. К утру от дома и тирана остается лишь дымное пепелище, на которое смотрит весь город.

Сограждане проносят этого человека на плечах по улицам. Все голосуют за возведение статуи, что увековечила бы его имя и деяние. Но один из горожан, выступив вперед, говорит:

— Я требую правосудия, ибо этот герой нанес мне ущерб. Redde domum! (Верни мне мой дом!)

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я вернул и тирана?

— Мне не нужен тиран, что сгорел, мне нужен дом, который ты поджег.

— Ты, видно, был в дружбе с тираном, иначе он не вбежал бы в твой дом. Если ты не хотел тираноубийства, нечего было впускать его к себе.

— Я не был знаком с тираном. Он бросился искать укрытия в первый попавшийся дом, а меня там не случилось. Что же оставлю я теперь моим детям?

У некоего человека был брат-тиран. Он решил убить его, невзирая на мольбы отца, тщетно склонявшего сына к милосердию. Пробравшись в цитадель, он вонзил меч в горло своего брата. После этого он вытер меч о тогу тирана, замертво упавшего в курульное кресло.

Затем он спустился в город и пришел домой, где застал рыдающего отца. Войдя в свои покои, он увидел, что второй его брат овладевает его женою, повалив ее на ларь. Он убил его, не слушая молений отца, который пытался выгородить младшего сына, оправдывая его порыв красотою женщины и истомою жаркого дня. Убийца отер кровь с меча полою туники своей жены, задранной до самой шеи. Жена молча глядела, как он готовится убить и ее; в глазах ее застыл ужас. Наконец он пронзил ей горло и обтер меч полою шерстяной тоги отца. Отец выгнал его из дома. Сограждане всеобщим голосованием решили воздвигнуть ему статую с надписью: «Освободителю города». Он же пустился в морское плавание.

То были времена пиратских войн. Тираноубийца попал в плен к морским разбойникам. Они назначили сумму выкупа и заставили пленника написать отцу письмо с просьбой заплатить им. Отец прислал ответ, написанный на двойной буксовой табличке, где он прямо и недвусмысленно объявлял пиратам, что заплатит вдвойне, если они аккуратно отрежут своему пленнику обе руки и пришлют их ему в ларце. Пираты же, напротив, тотчас освободили молодого человека, щедро снабдив его золотом. Они предложили ему стать их товарищем. Но он отказался и вернулся в родной город, где его удостоили должных почестей.

Случилось так, что отец впал в нищету. Сын не пожелал содержать его. Тогда отец затеял против него судебный процесс.

— Пускай кормится призраком моих отсеченных рук! — сказал сын. И он велел принести двойную буксовую табличку, которую предводитель пиратов отдал ему, а он сберег. С таблички свисала сломанная печать. Он прочел судьям то, что там было написано: «Duplam dabo pecuniam» (Я выплачу за это двойную сумму). Когда же он дошел до слов «si manus praecideritis» (если вы отсечете ему руки), то даже судью одолели слезы, и он вскричал: