– Дружище, тебе никогда не стать боксером.

Но организовать профессиональный поединок было не так уж и трудно, даже если ты не профессионал. Всегда найдется желающий начать собственную карьеру с поединка против парня, не умеющего даже правильно стоять на ринге. Бывшие футболисты, вышибалы и уголовники с радостью принимают участие в загородных ночных поединках. Все они просто крепкие, крутые ребята без хорошей техники. На ринге они встречаются с боксером, который использует их вместо груши. Некоторым тренерам удается организовать до десятка таких поединков, и их воспитанники быстро приобретают послужной список, который произведет впечатление на посетителей любого паба. В частном разговоре таких соперников называют «клоунами» и «паралитиками».

Тренер не может подтасовать для своего воспитанника статистику побед нокаутом в первом раунде, поэтому такие незадачливые боксеры, как я, в определенном смысле представляют ценность. Им позволяется какое-то время подержать дистанцию, протянуть поединок, чтобы клиент получил то, за что заплатил деньги. То же самое должно было случиться и со мной. Только я собирался побеждать. Тренер пообещал найти мне самого малоопытного «паралитика», которого только можно было заполучить в наших местах.

После того как была согласована дата, тренер пообещал «приглядывать за мной». Предстоящий бой виделся ему как своеобразная пантомима, что-то вроде реслинга: неопасные сокрушительные удары в челюсть, замирающие в нескольких сантиметрах от лица, агония после едва нанесенных ударов. Мой соперник знал, что не получит денег, если причинит мне вред.

Все это выглядело привлекательно. Я не боялся ударов или боли, я боялся показаться глупым. Я не мог раздавать билеты своим друзьям, которым не терпелось посмотреть, как я получу по морде, – ведь я вовсе не собирался получать по ней. Я желал превратить бой в церемонию очищения, которая отбелила бы мое сознание жестокостью, выбила бы мою душу и дала мне возможность начать все сначала. А теперь это превратилось в ложь, как и все остальное. Я решил отказаться.

Самым сложным оказалось сообщить об этом Филу. Вторым по сложности – привести в порядок свои чувства. Проще всего было снова начать пить и курить.

Я думал, что Фил никогда не захочет иметь со мной дела, но следующие пару лет я плодотворно потрудился на «Пентхаус», брал интервью у художников и прочих мошенников. В девяностые журнал поменял стиль своих фотографий, позаимствовав новый из работ режиссера порнографических фильмов Эндрю Блэйка. Блэйк принес в грязное видео новую утонченность. Он одевал женщин в красивую одежду и дорогие украшения, снимал их на задних сиденьях лимузинов прихлебывающими коктейли по дороге к загородным резиденциям с непременным бассейном, на берегу которого они раздевались, сбривали лобковые волосы и занимались анальным сексом с красивым, хорошо сложенным незнакомцем. Это был настоящий прорыв, потому что раньше они сразу же переходили к анальному сексу со страшным, волосатым незнакомцем.

Общество со все большим неодобрением относилось к женщинам, соглашавшимся позировать для «Пентхауса», защищая свои права на гинекологическую тайну. Фил тосковал по временам, когда любая лаборантка из Параматты была готова раздеться и поприседать перед камерой за спасибо и оплаченные выходные за рубежом. Теперь модели все чаще оказывались стриптизершами или проститутками с плохой кожей и силиконовыми имплантатами, но благодаря «Пентхаусу» и они выглядели как принцессы, облаченные в невообразимые короны и жемчужные ожерелья, что делало подделку еще более очевидной.

Доходы журнала от корпоративной рекламы продолжали падать. Кампании протеста евангелистских организаций вроде «Австралийской семейной федерации» отпугнули международные корпорации, такие, как «Сони». Проповедники обращали праведный гнев паствы на порнографию. По их команде люди заставили своих парламентариев и пенсионеров подать жалобы на журнальные магазины. «Пентхаус» переместился на прилавках из передних рядов, где он гордо стоял рядом с «Бюллетенем», на самые отдаленные, где затерялся среди американских и британских изданий, закупавшихся килограммами без согласования с местными властями.

На место потерянной корпоративной рекламы «Пентхаус» был вынужден принимать десятки небольших объявлений новой индустрии секса по телефону. Они начали с последних страниц журнала, но потом и кровью пробились на самые первые. Язык этих объявлений отличался изобретательностью, которая не снилась даже разделу читательских писем. По всей видимости, какая-то часть рекламы была незаконна. Там фигурировали фразы вроде «они отшлепали мою обнаженную попку своими ремнями», «наполни мой грязный, мерзкий рот своей спермой», «восемнадцатилетняя сиделка слизала мою текущую киску», а в разделе «причудливый секс» можно было почерпнуть такие не вполне понятные фантазии, как «я помою душем твой возбужденный орган, а мои приятели трахнут тебя большим черным членом» или «настоящие сучки-лесбиянки: одна будет шлепать тебя, другая – мучить твой член, третья – трахнет тебя».

«Пентхаус» перестал быть журналом, который можно оставить на журнальном столике (однажды я видел его лежащим на столе, правда, это было в Калгурли, где общественная мораль вступает в действие редко и неохотно). Нежная оболочка изысканности была сорвана, отшлепана и отброшена в сторону. Первым ушел Марк, Тод переехал в Мельбурн и открыл там мастерскую графического дизайна.

Оставшиеся журналы были скучны и стереотипны. Все модели замерли в одних и тех же позах, читатели писали одни и те же письма. В конце концов оказалось, что у порнографии нет путей дальнейшего развития. Как сказал Фил, «чего там может быть нового? Четвертая дырка?»

Ди и я не хотели ничего принимать просто так. Мы никогда не принимали ничего просто так. Я не принимал ничего просто так. Мы ссорились и ссорились, истекали кровью и выли, как израненные собаки, разрывали на части свои личности и срывали остатки плоти с общих надежд. Ди призналась, что, когда я вернулся из Азии, она хотела заставить меня ползать по битому стеклу, прежде чем позволить мне вернуться. Я так и сделал, осколки этого стекла изранили мое тело и вонзились прямо в сердце, которое ныло не переставая.

Я знал, что наши отношения обречены. Она бросила меня и обвинила во лжи. Я постоянно спрашивал ее почему, как будто сам не знал ответа на этот вопрос. Потом до меня дошло: прежде всего, я обманул свою жену, а затем бросил Ди и отправился с Джо в путешествие. Я был настоящим «плохим парнем». Но что хуже всего – это то, что я был плохим парнем и знал об этом.

Ди хотела выйти замуж и остепениться. Она мечтала жить в доме, за которым могла бы присматривать и ухаживать, и знать, что еще надолго останется там. Она стремилась к простому счастью для себя и для меня, но я вовсе не хотел быть счастливым, я даже не представлял, как бы я мог стать счастливым. Я хотел побеждать.

Модельер Коко Шанель однажды сказала о своем любовнике Поле Ирбе: «Он критиковал меня за отсутствие целеустремленности… Ирбе любил меня… но он хотел меня уничтожить. Он хотел видеть меня покоренной, униженной, он хотел, чтобы я умерла. Он был бы счастлив, если бы я стала во всем зависеть от него, он хотел видеть меня нищей, бессильной, парализованной, в инвалидной коляске». Иногда я думал так же о Ди. Мне казалось, что ей хотелось того же.