Злобы в этом высоком, с большим животом мужчине не чувствуется, в поблескивающих синих глазах не читается подозрительности. Он похож на перекрасившегося Санта-Клауса.

Тем не менее мальчику хочется, чтобы водитель побыстрее ушел, но он не знает, как закруглить разговор.

– А где твои родители, сынок? – спрашивает мужчина.

– Я с отцом. – Мальчик встает. – Он в ресторане, покупает еду, чтобы мы поели в дороге. Собак здесь на порог не пускают, знаете ли.

Дальнобойщик, хмурясь, сравнивает активность у ремонтных мастерских с тишиной и безлюдьем стоянки для грузовиков.

– Тебе не стоит отходить отсюда, сынок. В мире живут всякие люди, и с некоторыми тебе незачем встречаться ночью на пустынной автостоянке.

– Конечно, я знаю о таких людях.

Собака поднимает голову, поглядывает из стороны в сторону, словно показывая, что и ей известно о том, что не все люди хорошие, хватает и плохих.

Улыбаясь, бородач наклоняется, чтобы погладить собаку.

– Полагаю, ты действительно Желтый Бок и отхватишь кусок мяса у любого, кто попытается причинить зло твоему хозяину.

– Она – настоящий защитник, – заверяет его мальчик.

– Главное, не уходи отсюда. – Водитель машины прикасается к козырьку бейсболки, так вежливые ковбои иногда прикасаются к полям стетсона, если выказывают уважение дамам или просто добропорядочным гражданам, и наконец проходит в ресторан.

Мальчик наблюдает через стеклянную дверь и окна, как хозяйка приветствует дальнобойщика и ведет его к столику. К счастью, садится он спиной к входу. Не снимая бейсболки, с головой погружается в изучение меню.

Мальчик поворачивается к собаке:

– Оставайся здесь, девочка. Я скоро вернусь.

Она мягко рычит, словно понимает.

На огромной автомобильной стоянке, где конусы грязно-желтого цвета перемежаются с коридорами темноты, не видно двух молчаливых мужчин, ни один из которых не нагнулся, чтобы подобрать пять долларов.

Рано или поздно они вернутся, чтобы прочесать ресторан, мотель или другие места, на которые укажет их охотничий инстинкт, даже если они все уже осмотрели. А если придут не те двое мужчин, то двое других. Или четверо. Или десять. Или легион.

Пора двигаться.

Большие куски домашнего яблочного пирога. Простые белые тарелки, купленные в «Сирсе». Желтые пластиковые подставки из «Уол-Марта»[26]. Медовый свет трех простых, без ароматических добавок, свечей, приобретенных вместе с двадцатью двумя другими в экономичной упаковке в дисконтном магазине скобяных товаров…

Скромный столик на кухне Дженевы вернул Микки на землю, рассеял туман нереальности, оставшийся в голове после встречи с Синсемиллой. Действительно, Дженева, протирающая и так уже чистую десертную вилку кухонным полотенцем, отличалась от Синсемиллы, в одиночестве вальсирующей под луной, как освежающий ветерок – от арктического бурана.

И каким удобным для жизни стал бы этот мир, если бы образ жизни тети Джен превратился в норму.

– Кофе? – спросила Дженева.

– Да, пожалуйста.

– Горячий или ледяной?

– Горячий.

– Черный или чего-нибудь капнуть, дорогая?

– Бренди и молока, – ответила Микки, и тут же Лайлани, которая не пила кофе, уточнила: «Молока», – подтверждая свое право на контроль количества алкоголя, потребляемого Мичелиной Белсонг.

– Бренди, молоко и молоко, – кивнула тетя Джен, наливая кофе.

– Ладно, капельку «Амаретто», – смирилась Микки, но Лайлани стояла на своем: «Только молоко».

Обычно Микки вспыхивала от злости и становилась упрямой, как вол, если кто-то говорил ей, что не следует делать, чего ей хотелось, за исключением тех случаев, когда ее убеждали, что сделанный выбор не из лучших, что она может загубить свою жизнь, если не будет осторожнее, что у нее проблема с алкоголем, с отношением к жизни, с мотивацией, с мужчинами. В недавнем прошлом тихие слова Лайлани о том, что в кофе ей добавят только молока, послужили бы детонатором мощного взрыва, который разнес бы в клочья тишину и покой маленькой кухоньки Дженевы.

Но за последний год Микки отдала очень много часов ночному самоанализу, поскольку обстоятельства сложились так, что она более не могла не зажечь свет в некоторых комнатах своего сердца. Ранее она изо всех сил противилась этим визитам, может, потому, что боялась найти внутри себя дом, населенный всякой нечистью, от призраков до гоблинов, чудовищами, которые прятались за каждой дверью от подвала до чердака. Нескольких монстров она нашла, это точно, но куда больше ее обеспокоило другое: в особняке ее души обнаружилось множество пустых помещений, без мебели, пыльных и холодных. С детства ее средствами борьбы с жестокой жизнью были злость и упрямство. Она видела себя одиноким защитником замка, без устали патрулирующим стены, пребывающим в состоянии войны со всем миром. Но постоянная готовность к битве отпугивала друзей с той же легкостью, что и врагов, и мешала ей ощутить полноту жизни, заполнить хорошими воспоминаниями пустые комнаты, чтобы хоть как-то уравновесить плохие, от которых ломились другие помещения.

Вот для эмоционального выживания она в последнее время и предпринимала усилия, чтобы сдерживать ярость и не вытаскивать упрямство из ножен. И теперь она согласилась с Лайлани:

– Только с молоком, тетя Джен.

Но в этот вечер речь шла не о Микки Белсонг, не о ее желаниях и стремлении к самоуничтожению, не о том, сможет ли она выбраться из огня, в который сама и забралась. Главным действующим лицом этого вечера была Лайлани Клонк, хотя, когда они садились обедать, вопрос, возможно, так и не стоял, и Микки не могла вспомнить другого случая, когда чья-то судьба интересовала ее гораздо больше собственной.

Бренди она попросила автоматически, чтобы снять стресс, вызванный первым столкновением с Синсемиллой. За прошедшие годы алкоголь стал надежной составляющей ее арсенала наряду со злостью и упрямством, помогающими держать жизнь в узде.

– Эта женщина или сумасшедшая, или заторчала покруче шамана навахо после фунтовой дозы мескаля.

Лайлани подцепила вилкой кусочек пирога.

– И то и другое. Хотя и без мескаля. Я же тебе сказала, сегодня это кокаин и галлюциногенные грибы, действие которых усилено влиянием луны. Синсемилла очень чувствительна к полнолунию.

Микки есть не хотелось. Ее кусок пирога остался нетронутым.

– Ее действительно клали в психиатрическую клинику, не так ли?

– Я же тебе вчера говорила. Ей прострелили голову шестьюстами тысячами вольт…

– Ты говорила о пятидесяти или ста тысячах.