– Тогда надо как-нибудь сходить в кино, – размечтался он.

– А может, я тоже плохая женщина? – спросила я.

– Женщина? – ухмыльнулся он. – Самое большее, на что ты можешь претендовать, так это на звание распущенного ребенка, – сказал он. – Как и моя сестра.

– Нет, я – плохая женщина. Я постоянно вру, обманываю всех вокруг, собираюсь нелегально пересечь границу…

– И еще убегаешь из дома. Моя сестра не убегает.

– Может, в этом нет необходимости?

– По другой причине: ее любимый брат, то есть я, обеспечивает ей алиби: кормление кошки и полив цветов в моей квартире.

– А что она делает сейчас?

– Этого я не хочу знать. Но парень у нее что надо. Наверняка играют в шахматы и смотрят коллекцию почтовых марок. Или ведут разговоры на серьезные темы. Во всяком случае, когда я возвращаюсь, квартира сияет, а на столе меня ждет выпечка.

– Красота!

– Ну, не знаю. Боюсь, моя сестра начала играть в дочки-матери, в семью.

– Как любая непослушная девочка.

– Рано или поздно приходится начинать, – сказал он весело. – А ты?

– Что я?

– Твой парень отпустил тебя одну в Берлин.

– Во-первых, никакого парня нет, а во-вторых, даже если бы он был, его мнение в данной ситуации не имело бы никакого значения.

– Он поехал бы с тобой?

– Может, да, а может, и нет.

– Наверняка он захотел бы помочь тебе, – заверил Филипп.

– Пока мне приходится действовать самой, да и времени у меня нет на парней. Впрочем… можно и влюбиться, но для этого нужно, чтобы голова была свободна от моих проблем. А пока мне приходится думать о чем-то другом. О ком-то другом.

Филипп ничего не сказал. Он включил какой-то диск. Раньше я его не слышала. Кажется, я на мгновение заснула, потому что мне показалось, что прошло всего несколько минут, когда я услышала:

– Ну, это уже слишком!

– Что уже слишком? – спросила я заспанным голосом.

– Мы пересекли границу, – ответил он.

– Да ладно! Уже? И не прошли паспортный контроль, даже никакой документ не предъявили?

– Не предъявили. К счастью, не спрашивали. Да у тебя никаких документов, в сущности, нет.

– Который час? – зевнула я.

– Семь минут девятого. Через минуту шоссе на Берлин. Сделаем еще одну остановочку. Хочу увидеть, как далеко твой отец живет от Пренцлауэр-аллеи.

– Не знаю. Я никогда не была в Берлине.

– Проверим. Я отвезу тебя туда.

– Спасибо. Мы поедем через город? Что-то посмотрим?

– У нас слишком мало времени. Мы будем там к десяти вечера. Ведь ты хочешь пойти к отцу? А то потом будет слишком поздно.

– Думаю, к собственному отцу можно прийти даже среди ночи, разве я не права?

Филипп ничего не сказал. Будто в чем-то сомневался. Я улыбнулась. Я была уверена, что папа будет дома, впустит меня и как ни в чем не бывало вытащит какую-нибудь снедь, наверняка в доме что-то осталось с обеда. Или еще лучше: мы пойдем куда-нибудь вместе перекусим. По-семейному, как отец с дочерью.

И полночи проговорим, ведь мы должны наверстать упущенное.

– Можешь ввести в джи-пи-эс адрес своего отца?

– Конечно. Спасибо, что отвезешь меня туда.

– Видишь, как в жизни бывает: теперь ты меня благодаришь, а еще недавно хотела смыться.

– О'кей. Готово.

Навигатор вел нас прямо к дому, где жил мой отец. Мы свернули с шоссе. Я с любопытством разглядывала освещенные гигантские здания. Это ничего, что сейчас мы быстро пролетали мимо них. Когда-нибудь папа возьмет меня с собой на прогулку, и я рассмотрю все как следует. Я понимала, что сейчас не время для осмотра достопримечательностей. Надо поскорее вернуться к маме. Но когда? Когда мама уже будет здорова? Подумала об этом и улыбнулась. Майку отвезем в Леголенд. Алиция была там с родителями и сказала, что даже ей было весело. Майка будет в восторге.

Милый женский голос в навигаторе приказал повернуть направо. Потом объявил, что через двести метров наша цель будет слева. Мы заехали в переулок, плотно заставленный машинами по обеим сторонам. Я увидела дом номер шестнадцать и почувствовала стеснение в животе. Папа. Я смотрела в окна. Наверняка он где-то там сидит. Может быть, даже думает обо мне?

Филипп проехал мимо отцовской двери.

– Эй, это здесь! – сказала я.

– Знаю, что это здесь, но я ищу парковку.

– Парковку? – удивилась я. – Просто высади меня и езжай дальше.

– Ты, наверное, шутишь, – заявил он. – Я сделаю круг и припаркуюсь.

Он проехал немного дальше, повернул направо, а потом долго петлял по каким-то переулкам. На главных улицах было довольно много людей, несмотря на поздний час. Я увидела какую-то парочку, с аппетитом поглощавшую кебаб, и улыбнулась, представив, как могла бы прийти сюда с отцом.

Филипп лавировал по улицам, пока мы не въехали обратно в Густав-Мюллер-штрассе. Как раз кто-то выезжал. Нам улыбнулась удача.

– Смотри, как нам повезло, – сказала я, когда мы припарковались. – У меня для папы есть вино. Как думаешь, он обрадуется?

– Наверняка.

Мы выбрались из машины. Я стояла под дверью.

– Спасибо тебе за все, – сказала я и поцеловала Филиппа в щеку. – У меня только сотенная, найдется сдача?

– Погоди, погоди, какая еще сотенная, какая сдача?

– Ну, за проезд.

– Да ладно. Как, ты сказала, фамилия твоего папы?

– Петр Шафранек. Так же, как и у меня.

Филипп посветил фонариком телефона на список жителей у домофона.

– Но… здесь такого нет.

– Как это нет?

– Так это нет. Смотри сама!

Я пробежала глазами список жильцов. Не оказалось польского Шафранека среди Мюллеров и прочих разных Грюнбергов.

– Ты уверена, что это здесь? – спросил он.

Я достала из сумки квитанцию о переводе алиментов за последний месяц.

Петр Шафранек. Густав-Мюллер-штрассе, 16.

Однако никакой Петр Шафранек по этому адресу не проживал.

– То есть ты туда рванула, не проверив, живет он там или нет? – спросила Ина.

Было два часа ночи, и мы обе уже обзевались, но чувствовали необходимость выяснить все до конца. Чтобы лечь спать без малейших недомолвок.

– Я хотела проверить.

– И?

– Он не отвечал на звонки. Трубку брала какая-то тетка и говорила, что не знает никакого Петра Шафранека. Я написала ему три письма с просьбой откликнуться. И ничего.

– А ты не гуглила его?

– Ясно, что гуглила. Последнее упоминание относилось к тем временам, когда он был в Лондоне. Я написала режиссеру фильма, для которого папа писал музыку. И продюсеру.

– И что?

– И ничего… не ответили.

– Господи, Травка всегда был свободной птицей. Сама удивлялась, что он так долго выдержал со мной. И думаю, он даже не изменял мне. Но ему случалось исчезать. В первый