Нас провели в реанимационное отделение. Подключенная к аппаратам, опутанная шлангами, Марго лежала в глубокой коме. Один из врачей вывел нас из палаты, подозвал к себе Дитера и рассказал ему о состоянии пациентки. Как я потом узнала, он сообщил, что надежды никакой. Дитеру разрешили посидеть у ее постели, я осталась ждать в коридоре. Два часа спустя Марго умерла.

Дитер безмолвно позволил мне сесть за руль. Дома я сразу повела его на кухню, заварила ему чай, поставила на стол бутылку коньяка. Он пил только чай.

Я не знала, чем и как мне его утешить.

— Она наверняка совсем не мучилась, — сказала я наконец, — она сразу потеряла сознание.

— Господи, она такая неудачница! — почти простонал Дитер. — Ей всю жизнь не везло. Только здесь, в этом доме, она зажила по-человечески, и вот на тебе. Она так наслаждалась, что благодаря вашей щедрости наконец-то живет, в настоящей квартире, с ванной, отоплением…

Это было уже слишком. Я разрыдалась и рыдала без удержу. Дитер только гладил меня по голове. О своих чувствах он ничего не говорил.

Наутро в понедельник мне надо было снова выходить на работу. Это оказалось для меня наилучшим лекарством. После обеда в аптеку позвонил Дитер, чего он прежде никогда не делал. Нет, Левин еще не приехал, сообщил он, зато в доме побывала полиция. Обычное расследование при несчастных случаях с тяжелыми ранениями или со смертельным исходом. И поскольку я единственная свидетельница, просили сразу после работы заехать к ним в отделение.

Я перепугалась.

— А что они хотели узнать? — спросила я.

— Первым делом мансарду осмотрели, особенно окна, и замерили высоту падения. Сфотографировали разбитую ставню и ее шлепанцы.

Ну конечно же, я совершила глупость, сказав, что находилась в той же комнате. Но когда я рассказывала о несчастье Дорит и Дитеру, мне еще следовало считаться с возможностью, что Марго останется в живых и изложит свою версию случившегося. На худой конец я и сейчас еще могу приплести паука. А так обнаружились бы расхождения в показаниях.

В фирнхаймской полиции меня заставили ждать, чем нагнали еще большего страха. Однако когда мои показания были наконец запротоколированы, все предстало уже не в таком мрачном свете.

— Госпожа Кросмански — ваша приятельница? — спросили меня.

Я отвечала сдержанно.

— Мы жили в одном доме.

Откуда и с каких пор я ее знаю, не было ли в доме еще кого-нибудь, кроме нас двоих. Эти вопросы мне не понравились.

Затем я выслушала от следователя мягкий упрек: известно ведь, что большинство несчастных случаев происходит как раз в домашней обстановке. Как же можно в такую пасмурную, влажную погоду лезть в шлепанцах на подоконник и пытаться самой снимать ставни?

— Все случилось так быстро, — бормотала я, — нам вздумалось навести порядок в мансардах, решили все сделать в эти выходные своими силами, без мужчин. Я мыла правое окно и даже не смотрела, что там госпожа Кросмански делает. И вдруг этот жуткий крик, гляжу, а она уже внизу лежит.

Я все продумала заранее: наши с Марго отпечатки пальцев наверняка можно найти повсюду, на обоих окнах, так что показания мои ни в одном пункте опровергнуть нельзя. Я подписала протокол и собралась уходить.

— Еще только один вопрос, — сказал полицейский, когда я была уже в дверях. — Как получилось, что супруги Кросмански въехали в дом Германа Грабера — я имею в виду, в ваш дом?

— Так они же знакомые моего мужа, — ответила я как можно непринужденнее.

Оба полицейских обменялись взглядами.

— Опять наш дружок Левин, — многозначительно изрек тот, что постарше.

Дитер ждал меня за накрытым столом, чайник уютно посвистывал, из духовки тянуло чем-то вкусным.

Выпить чаю — какое блаженство!

— Вероятно, они тебе сказали, что у нас обоих есть судимость? — осторожно начал Дитер.

— У вас обоих — это у кого? — поинтересовалась я. Оказалось, у него и у Марго. Нет, у полиции, по-видимому, свой кодекс неразглашения, о прошлом супругов Кросмански они ни словом не обмолвились.

— Они наверняка удивляются, как это ты живешь с нами в одном доме, — заметил Дитер.

Об этом я как-то еще не успела подумать.

Дитер тем временем уже извлекал из духовки ароматную овощную запеканку, предоставив мне приятную возможность побыть наедине с моими мыслями.

Краем глаза я поглядываю на госпожу Хирте. Интересно, этой ночью она слушала или спала? И как отнеслась к смерти Марго?

Кажется, положительно. Когда наши взгляды встречаются, она удивительно приветливо произносит «Доброе утро!», а потом, чуть смущаясь, к полному моему изумлению, предлагает перейти на ты.

— Меня зовут Розмари, — сообщает она, будто выдавая страшный секрет. Потом спрашивает: — А Левин как, еще жив?

Она, видимо, ждет, что теперь в моей истории трупы пойдут сыпаться один за другим, как десять негритят.

Левин не вернулся и на следующий день. Дитер был настолько любезен, что даже дозвонился в Гранаду — он немного говорит по-испански. Молодожены отправились в свадебное путешествие, гости разъехались — вот и все, что он сумел узнать.

Сама-то я, вопреки заботам Дитера, о Левине ничуть не беспокоилась. Если с моим драгоценным супругом что-то случится — что совсем неудивительно при его манере езды, — я узнаю об этом достаточно быстро. Покой, воцарившийся в доме в отсутствие Левина и Марго, был мне словно бальзам на душу. Хотелось насладиться этой передышкой, подаренной судьбой. Удивительная манера Дитера оставаться незаметным даже рядом со мной на кухне была мне приятна и почти не мешала.

На следующий день пришла телеграмма. Я МАРОККО ВСЕ ПОРЯДКЕ ЦЕЛУЮ ЛЕВИН. Дитер тоже прочел телеграмму и покачал головой.

— На уход по-английски это, пожалуй, не похоже.

Мне было все равно. Без этих баламутов мне жилось тут как в раю. Даже возникло желание себя побаловать. Я теперь каждый день привозила из Хайдельберга какое-нибудь украшение для дома — роскошный букет цветов, ароматизированные свечи, шелковые подушки и даже дорогой ковер.

Каждый вечер мы с Дитером ужинали вместе, по очереди мыли посуду и убирали на кухне. Я поймала себя на том, что теперь перед каждым ужином прихорашиваюсь и бываю слегка огорчена, когда Дитера не оказывается дома.

Временами мне очень хотелось купить новые обои для мансарды, но я не решалась — даже зайти в эти комнаты мне было трудно и страшно. Дитер теперь жил на верхнем этаже один, и, если честно, мысль о его отъезде была мне уже неприятна.

Потом меня навестила Дорит с детьми. День был по-осеннему ласковый, дети носились в саду, пытаясь ловить дроздов. А мы спокойно наблюдали за ними из зимнего сада.