А соседи хоть и безбожники, но люди милые и в общем-то положительные. В гости идут – всегда что-то для детей несут. А у Лесснера их трое. Два мальчика и девочка. Мальчишки уже в школу ходят, осенью пойдет и дочурка. Еще хлопот прибавится. Но ничего – лишь бы войны больше не было.

Война кончилась – и у всех сейчас мысли о будущем. А то ведь не до чего было. Главное было – выжить.

Нина, попав в мирную обстановку, несколько оттаяла. У нее и платье появилось цивильное, и обувь, и мысли стали другими. Сразу планы захотелось строить. Жаль, Алексей редко бывает дома. Когда уходит, даже не говорит, когда вернется. Жди, приду – и все. А после этого, случалось, по трое суток не приходил. Ну, где он там? Что с ним? Жив ли?..

Этот вопрос она задавала себе не случайно. Это поначалу ей казалось, что с окончанием войны все вернулось на круги своя. Но тишина та оказалась обманчивой. Почти каждую ночь в городе слышны были выстрелы. А то вдруг где-то вдалеке прозвучит взрыв, наполнив дом легким звоном стекла. Или, сопровождаемые милицейскими свистками, мимо окон, тяжело дыша, промчатся какие-то люди, оставляя в твоей душе тревожный след. Порой, возвратившись под утро домой, Алексей говорил о том, что ночью бандиты убили очередного активиста. Бывали потери и среди сотрудников их оперативной группы, смерть которых Алексей остро переживал. А однажды он сам вернулся с прострелянной рукой. «Да ты, – сказал Нине, – не бойся – всего-то царапина». Но разве Нина отстанет! Тут же решила осмотреть рану. Когда поняла, что она и впрямь не представляет никакой опасности, что кость не задета, залила ее йодом и, наложив повязку, усадила мужа за стол.

А тут снова беда. Однажды поздно вечером, когда они с Алексеем вышли на веранду, чтобы подышать свежим воздухом, наполненным июньскими запахами цветущих садов, со стороны дома священника неожиданно раздался крик. Муж как был в пижаме, так и бросился к Лесснерам, прихватив на всякий случай пистолет.

Перемахнув через невысокий металлический заборчик и оказавшись в небольшом уютном, мощенном камнем дворике, осмотрелся. Дверь особнячка была распахнута, и из нее доносились чьи-то громкие грубые голоса. Разговор шел на латышском языке, поэтому он ничего не понял – лишь насторожился.

Неслышно вошел внутрь и увидел жуткую картину: на полу гостиной, плохо освещенной маломощной электрической лампочкой, весь в крови и корчась от боли, лежал пастор Лесснер, а рядом с ним, стоя на коленях, плакали напуганные до смерти жена и дети. Здесь же, размахивая немецкими «шмайсерами», метались какие-то люди. Они что-то кричали, и от этого женщина и дети еще больше пугались и впадали в истерику.

– Руки вверх! – направив на незнакомцев пистолет, срывающимся от напряжения голосом воскликнул капитан.

От неожиданности один из ночных гостей Лесснеров выронил автомат, другой поднял руки, у третьего же оказались крепкие нервы – он тут же пришел в себя и уже готов был нажать на спусковой крючок, когда Алексей произвел один за другим два выстрела… Тот упал.

– Быстро на пол! – приказал остальным двум. – Ферштейн? На пол, говорю!.. – Те нехотя выполнили его команду. Алексей жестом подозвал к себе жену Лесснера Вию. Она была потрясена, махала руками, плакала.

– Они… они убили его! Герр капитан, убили! – она пыталась вернуться к мужу, но Жаков удерживал ее за локоть.

– Успокойтесь, он жив… А вы берите детей и бегите к Нине – пусть она позвонит в комендатуру и вызовет наряд… Впрочем, она все сама знает, – прошептал он ей на ухо.

– А как же он?.. – указывая глазами на мужа, дрожащим голосом произнесла женщина.

– Идите!.. Все будет хорошо…

Вия с детьми пошла к дверям. Она шла и оборачивалась, шла и оборачивалась… Все ждала, что муж позовет ее. Вот сейчас почувствует, что ее нет рядом, – и поднимет голову. Дескать, где моя Вия, разве я могу без нее? Ведь мы всегда с ней были неразлучны… Но он так и остался лежать, поэтому она уходила с тяжелым сердцем. Да она бы и не ушла, если бы не капитан…

Прошло какое-то время, и у входа в храм остановились два «виллиса» с особистами, которые увезли бандитов. Тот, которого подстрелил Алексей, по дороге скончался, двух других этой же ночью допросили и отправили в тюрьму. Они оказались бывшими «айсергами» – членами латышской фашистской организации. Вступив после поражения немцев в один из отрядов «лесных братьев», они занимались тем, что совершали диверсии, убивали местных партийных и комсомольских активистов, нападали на военнослужащих Красной армии. От них страдало мирное население. Террор «братьев» был настолько жестоким, настолько они чувствовали себя неуязвимыми, что люди боялись их пуще немцев. Они беспощадно уничтожали всех, кто готов был сотрудничать с новой властью, при этом, дабы неповадно было другим, не щадили и членов их семей, будь то женщины, старики или дети. Та же участь ожидала тех, кто пытался выдать их, указав чекистам место, где они скрываются, или просто назвав их имена. Огнем и мечом они прокладывали себе путь в никуда…

Секрет живучести националистических банд контрразведчики быстро разгадали: уже на первых допросах арестованные бандиты признались в том, что они действуют при полной поддержке иностранных разведок, более того, что именно они, эти разведки, активизируют их деятельность. Поэтому приходилось не только бороться с бандитами, но и противостоять питающей их среде, перекрывать каналы, по которым они получали оружие и взрывчатку из-за рубежа, вести работу с колеблющимися, обманутыми, случайно вовлеченными в банды людьми. Часто тому мешал страх, который люди испытывали перед «лесными братьями». «Вот покажите, что вы сильнее их, тогда, может быть, мы и пойдем за вами», – не раз приходилось в те дни слышать Алексею. В самом деле, лучшая агитация – это положительный результат. Поэтому против террора решили действовать тем же террором. Практика такая уже была: после Гражданской, когда бандитизм набрал такую силу, что стал угрожать существованию самого государства, при заводских ячейках, райкомах, горкомах, губкомах партии в помощь советским органам для борьбы с контрреволюцией и бандитизмом стали создаваться военно-партийные отряды особого назначения – ЧОНы. У членов этих отрядов были особые полномочия, вплоть до расстрела на месте тех, кто не выполняет их приказы. Меры то были чрезвычайные, порой не совсем оправданные и даже бесчеловечные, но лучшего способа, чтобы спасти молодую республику Советов, не могли придумать даже самые умные головы. Да, республику спасли, но какой ценой!

Сейчас была похожая ситуация, хотя и уступающая по размаху той, что была в двадцатые годы. Все-таки тогда от бандитов страдала целая страна, теперь же только ее малая часть. Но и этого было достаточно, чтобы забить тревогу. Ведь дошло до того, что националисты начали действовать чуть ли не в открытую, с каждым днем усиливая свое влияние. И в этой ситуации силами одних только органов государственной безопасности уже нельзя было что-то сделать.

1

Знала бы Нина… Нет, это хорошо, что он никогда ничего не рассказывал ей о своей работе – разве что в общих чертах. Иначе бы сердце ее не выдержало. Ведь у контрразведчика что ни день, то новые приключения. Впрочем, можно ли назвать приключением борьбу с врагами твоей родины? А у Жакова эта борьба бесконечная. Слава богу, их много таких, как он, преданных своему делу и тем идеалам, на которых они выросли. Да, многое не нравилось Алексею в этой жизни. Взять хотя бы эти колхозы – будь они неладны! Для него, крестьянского сына, это больная тема. Он помнит, как в начале тридцатых ему пришлось их единственную с братом Александром коровенку на общий двор свести. «Иначе, – сказали, – к кулакам причислим и сошлем на Соловки». А какие они кулаки? Ни лошади, ни плуга, дом и тот на ладан дышит… Потом Лешка долго ходил на этот общий двор, чтобы посмотреть, как там их Манька себя чувствует. А та, бедная, чахла на глазах. В колхоз-то ее отдали справную, а тут кожа да кости, а еще глаза – печальные, несчастные, – сердце разрывалось. Подзовет, бывало, Маньку, соломки ей бросит, а потом гладит ее, гладит, а у самого слезы рекой. Наплачется-наревется, прежде чем вернется домой. «Ну как там?» – спросит брат, а Лешка снова в слезы.