В комнате было душно, но Эмилия не включала вентиляцию. Её использование стоило денег. Вместо этого она открыла дверь за своей спиной. Из холла и соседних комнат доносились голоса. Она не обращала на них внимания. Её мысли и взгляд были сконцентрированы на находящемся перед ней экране. Она изучала свои отчёты за день, чтобы убедиться в том, что правильно заполнила все строчки, поскольку любые ошибки наказывались штрафом. Клерки Госпиталя не наблюдали пристально за каждым рядовым врачом, делом которого было лечить и штопать. Они отслеживали только записи. Записи, благодаря которым контролировались назначения на должность, предписания, будущие возможности и, что самое важное, долги. Для неё было жизненно важно не дать им дополнительных шансов увеличить эти долги.

«Однажды ты вытащишь нас всех отсюда, Эмилия. Это твоё дело». Так говорила её мать.

Она не только отлично училась в академии. Она прилагала все усилия. Снова и снова. До тех пор, пока это не обернулось для нее болезнью и истощением. И не прибавило ей долгов. И всё потому, что пришлось оплачивать и учёбу, и лечение. В конечном счете ей удалось добиться лишь звания врача общего профиля, что само по себе было ничто. Средств от работы, которую ей поручали, едва хватало, чтобы покрыть расходы на пропитание.

— Привет, Эмилия!

Эмилия вскинула голову и обернулась. Молодой человек, подавшись вперёд, стоял в дверном проеме.

— Привет, Пьята, — ответила она без энтузиазма.

— Корпишь над записями?

Эмилия пробормотала что-то утвердительное и снова сосредоточилась на экране в надежде, что Пьята поймёт намёк и оставит её в покое.

Но он не понял. Вошёл в комнату и присел на корточки возле стола, сложив на краю длинные тощие руки. У него было загорелое, заострённой формы лицо, щёки и кисти рук покрывала россыпь ярких веснушек. Выдающиеся кости запястий выглядывали из-под тяжёлых манжет профессионального одеяния. Головной убор, весь в золотистых кристаллах, прикрывал рыжие волосы.

— Слышал, ты возглавляешь группу, которая занимается новыми праведниками.

Эмилия вздохнула и откинулась на стуле.

— Похоже на то. — Она сложила руки на груди и повернула голову в его сторону. — Нужна работа?

— Разыгрываешь меня? — Глаза Пьяты широко распахнулись от удивления. Их радужная оболочка была странного цвета — оттенка потускневшего золота. Эмилия подумала, что она модифицирована, возможно, какое-то домашнее варево, сработавшее не совсем так, как надо. — Ты сорвала джекпот.

— Больше никаких джекпотов в Эразмусе нет, Пьята. Тебе это известно.

Ничто не могло согнать с лица его наглую усмешку.

— Есть. Если твой долг оказывается погашенным.

— Что?

— Ты свободна от долгов, тебе выпадает шанс. Можешь даже уехать.

Эмилия потёрла глаза. «У меня нет времени на пустую болтовню». Она сегодня практически ничего не ела и, хотя была привычна к этому, становилась раздражительной.

— О чём ты говоришь?

— Брам Раджандур.

— Что за Брам Раджандур?

— Брам Раджандур — это тот парень, который доставил на Госпиталь последнего праведника.

«А, теперь все ясно: ты просто насмехаешься надо мной».

— У нас здесь никогда не было ни одного праведника.

— Да ну?

Эмилия с трудом держала себя в руках.

— Послушай, или выражайся яснее, или уходи.

— Брам Раджандур. Поищи его. — Пьята поднялся с корточек и постучал по краю экрана. — Он публично освобождён от всех долгов и сейчас получает реальную зарплату.

Эмилия посмотрела на экран и на свой отчёт.

— Уходи, Пьята.

— Ладно. Ладно. — Он вскинул руки и попятился. — Ухожу.

Эмилия даже не взглянула ему вслед. Она прокрутила вниз файл со своей работой. Гора канцелярщины и регистрационных записей. Можно, пожалуй, и опоздать в кафетерий к часу, когда предоставляются скидки. Она вздохнула и вернулась к своим отчётам, затем взглянула на отрицательный итог и вздохнула снова, обеими руками откидывая назад волосы.

Может, просто пропустить обед? Она подумала об Амеранде, о том, как он посмотрел на неё последний раз, чуть заинтересованно и очень огорчённо. Он никогда не думал о том, отчего она была такой худой. «Просто предполагает, что я недостаточно тренирована физически». Ему никогда не приходило в голову, что она могла пропускать завтраки, обеды и ужины, чтобы сэкономить деньги.

«В конце концов, я работаю на Госпитале. Почему я должна голодать?»

И как будто этого наплыва чувств, связанных с Амерандом, было недостаточно — вдруг объявился Капа.

Она пила чай с Амерандом, когда Капа напомнил о себе. Ей потребовалась тогда вся сила воли, чтобы сразу же не выбежать из комнаты. Потребовались долгие часы, чтобы привести в порядок нервы и заставить себя встретиться с ним. Забавно, что Амеранд застал их вместе.

Конечно, Капа мог это подстроить. Он всегда проделывал подобные штучки.

Капа.

Он сильно раздался вширь, очень сильно. У него располнели руки. Мышцы на шее резко выделялись, а вокруг глаз уже начали появляться морщинки. Вместо одного из зубов он вставил нелепо и вульгарно выглядевший аметист. Он выглядел ужасно.

Он выглядел великолепно.

— Капа. — Она произнесла его имя тихо, втайне надеясь, что её голос утонет в несмолкающем шуме кишащего людьми порта. Но он обернулся, и его глаза просияли.

— Эмилия!

Он шагал навстречу, и, невзирая на тяжёлые и грубые ботинки, шаг его был широким, лёгким, быстрым.

— Я уже стал беспокоиться, получила ли ты моё послание.

Последний раз, когда она видела его, он был тощим юнцом. Тогда, погрузив пальцы в его густые волосы, она неистово поцеловала его. Теперь не могла пошевелиться.

— Что ты здесь делаешь?

Он улыбнулся ещё шире:

— А разве я не обещал?

Ах да, он обещал. «Я вытащу нас отсюда, Эмилия. — Вот его слова. — Скоро».

— Это было десять лет назад!

«Ты исчез на целых семь лет из этих десяти. Уехал и не взял меня с собой».

Но он всего лишь пожал плечами, как будто речь шла о пустяке.

— Всё заняло больше времени, чем я рассчитывал. Но сейчас-то я здесь. — Капа подошёл ближе и взял её за руки. Его прикосновение было тяжёлым, неспешным, ничего похожего с тем, что она помнила. — У меня есть лицензия, и я пилот. А ещё у меня есть вакантная должность доктора. — Он приблизил её руки к лицу, как если бы собирался их поцеловать.

— Я не могу уехать с тобой! — Она вспомнила, как вырвалась, как испытала облегчение и одновременно ужасную боль.