— Так он кодировался у нас, — брякнул Фемистоклов и сам удивился своим словам. Моисейкин предупредил: «Ляпнешь где-то, проболтаешься — в землю зарою!» Колдуны, маги, предсказатели судеб, пожиратели огня, укротители змей тусовались на Старом Арбате без разрешений. Да и кто в этом бренном мире может посметь дать или не дать разрешение колдуну? Они — посланцы Рока! Проводники кармы! Без них Старый Арбат не Старый Арбат. Они частичка его души, материализовавшейся в Папюсовых, Фемистокловых, Передрягиных… Заработанные деньги для колдуна — лишь символ, мерило людских щедрот, прах кошельков, пыль вселенной…

— Били? — сочувственно спросил Папюсов.

— Хуже! Отобрали разрешение на торговлю! А на мою точку стали нелегалы с выпечкой, люди Садира, Карена, Зуди, Нурпека… Ну знаете их стеклянные домики с цветами вдоль Нового Арбата, на Никитском бульваре, на Смоленке.

— Думать надо, думать, думать, думать… — сжал ладонями, как тисками, виски Фемистоклов. Его высокий, бугристый лоб покрыло испариной.

— Пойдем, — мягко повлек Осю за руку Папюсов, — оставим его здесь… Он сейчас в трансе. Он может просидеть До утра. Можешь не закрывать склад, все будет как надо…

Не прошло и получаса, как все обитатели подвала проведали о том, что Моисейкин наехал на Осю и отдал его место азербайджанцам. У воров и проституток остро развито чувство справедливости. Может быть, потому, что они Не привыкли мыслить абстрактно. Реакция Геши и Арнольда была столь картинна, столь сочен их блатной язык, что мы не можем себе позволить шокировать им читателя. Оля и Неля выражались скромнее, как подобает дамам. Когда шквал эмоций угас и схлынула пена прибоя, Геша сказал:

— А хочешь, Ося, мы зашмонаем у них всю выручку на цветах, на конфетах, на выпечке разок-другой? Арнольд ведь у нас высшего класса карманник!

— А продавщицы им не нужны? — спросили с недоброй усмешкой девицы. — Уж мы им наторгуем…

Предсказатель судеб Никифор Передрягин высказал гипотезу, что можно организовать инсценировку, пригласить знакомых ментов с Петровки и арестовать к чертовой матери весь товар на нелегальных лотках азербайджанцев.

— Можно сделать так, — злорадно передернул он опереточными усиками, — что никто и концов не найдет. Товар исчезнет… Продавцы испарятся… Не все, а те, что иностранцы без регистрации: хохлы, молдаване и прочая гнилая интеллигенция… Хи-хи-с! В милиции есть тоже артисты… Ну придется малость отблагодарить… Долларов пятьдесят.

— Но это же противозаконно! — охнул в восторге Ося.

— А вас, милейший, душат законно? Законно ли торгуют они? — воскликнул голосом оскорбленного в лучших чувствах Гамлета Никифор Передрягин. — Законы неписаные, то бишь понятия, сегодня крепче всякой писаной чепухи!

Ося был тронут горячим сочувствием воров, проституток, колдунов и предсказателей судеб. Костя Гном, скупщик краденых часов, мобильников и плейеров, предложил поддержку уличных мошенников, воров из соседнего клана и «мазунов». Перед «мазунами» трепетал весь Старый и Новый Арбат. Это были залетные аферисты, работавшие у всех, обменных пунктов. Они часами поджидали богатых клиентов, менявших приличные суммы, или доверчивых, лоснящихся кукольными улыбками иностранцев, которым они давали отойти шагов пятьдесят от обменного пункта и вопили: «А ну, вернись! Дай пересчитаю деньги! Тебе по ошибке дали лишних двести баксов…» Они нагло отбирали валюту на виду у прохожих. «Спокойно, это органы, вот удостоверение», — вертели они в воздухе красными книжечками и улетучивались, как июльский туман. «Мазуны» были решительны, наглы. Самые отпетые из них отбирали деньги у клиентов даже в вестибюле БКФ-банка, Стибл-банка и других банков, которых на Арбате пруд пруди. Это были прекрасные спринтеры, с отличным дыханием, не пьющие и не курящие, поддерживающие форму… «Мазун» мог подскочить и плеснуть в лицо серной кислотой, стрельнуть из газового баллончика в глаза и скрыться в тысячной толпе. Вытравить их с Арбата не мог никто: ни милиция, ни бандиты. Они были залетные, как «Летучий голландец»: кто из Молдавии, кто с Украины, кто из Ростова, кто из Одессы… Но Костю Гнома они знали все…

Да, Ося был тронут простым человеческим сочувствием, братским сочувствием, которого не нашел в коллегах-книжниках. Оказывается, рядом были люди, готовые прийти на помощь в беде. Третьесортный, пятисортный человеческий материал, как полагал он. Люди, живущие по понятиям, по неписаному кодексу чести.

«Черт-те что, блатная романтика, — подумал он, — но они же, дьяволы, конструктивны! Они и впрямь готовы отобрать товар азербайджанцев, выкрасть деньги, припугнуть. И что, что они за это будут иметь? Шиш! Никто даже не попросил денег… А если просил, то лишь для ментов»… И это маленькое проявление солидарности, космополитизма озадачило его, растворило в нем недавнее чувство обиды, перехлестывавшее в ненависть к азербайджанцам, и он внезапно осознал, сколь он одинок в своей «Экспериментальной студии» отнюдь не солидарных юмористов, где в его лице все видели лишь дойную корову, священную корову, приносимую в жертву на рыночный костер.

…Узнав, что Ося родился 2 марта, как Горбачев, Папюсов быстренько составил гороскоп. Политическая карьера Финкельштейну явно не светила. Доски судьбы также подтвердили, что Ося отнюдь не баловень судьбы и Рокфеллера из него не получится. Не сделает он карьеру и на административном поприще. Не быть ему и думским депутатом…

— Ты находишься под влиянием Луны и Нептуна в зодиакальном созвездии Рыб, в доме Юпитера, третьем доме тригона воды, — сказал императивным голосом Папюсов. — Ты рожден, чтобы быть артистом. И, может быть, великим артистом, у тебя есть талант перевоплощения. Но ты не глубок, нет… Ты скользишь по облакам… Ты романтик… Тебя частенько заносит… Твое финансовое положение всегда будет зависеть от чужой воли…

— Задорнова или Жванецкого? — с тревогой спросил Ося.

— На досках судьбы ни имен, ни фамилий нет, — тоном чревовещателя пояснил Папюсов. — Не в фамилиях суть. Суть в магнетических полях. Тебе надо уже сейчас откладывать на черный день. И то же самое я бы посоветовал мистеру Горбачеву…

— К черту Горбачева! — вскричал Ося. — Говори, что меня ждет?

— Это тебе скажет Фемистоклов, — ответил сдержанно Папюсов. — Не торопи, не гони судьбу, она сама тебя никуда не отпустит.

— Ну хорошо. Я не против. А деньги? Деньги я уже отложил… Разве ж в одних деньгах дело…

— Да, ты самолюбив! Ты горд. Для торговца на улице — это роскошь, — мягко добавил Папюсов. — Ты должен быть гибким, как тростник, ты должен быть многоликим, как многорук Будда, ты должен почаще общаться с чиновниками, знать их слабости и пристрастия, ты должен уметь угождать тем, от кого зависит магнитное поле твоей удачи… Ты должен уметь слушать шепот прибрежного тростника, знающего, куда текут воды и откуда они вытекают и о чем журчит вода на перекатах… Бери пример с Сюсявого. Он не мудрец, но он тень мудреца… И даже к нам он, как тень, приходит за деньгами…

В это время в коморку тихо, как привидение, вошел Фемистоклов. Лицо его слегка осунулось, под глазами лиловели мягкие тени изможденного мозговой работой провидца и вершителя судеб. Нелегко, непросто, не всякому дано заглядывать в глубины футурума и общаться с тенями Аида, слышать голоса и видеть перемигивание звезд, улавливать малейшие колебания космоса…