Полковник Цзинь устранился самостоятельно, отбыв в Ханой на учебу. А с его заместителем уже вполне можно было договориться.

Тяжелее всего было с нехваткой информации о противнике. Причем даже не о технических качествах его самолетов – это хоть и примерно, но знали, – а о том, откуда обычно эти самолеты прилетают, в каком количестве и зачем.

Офицеры, руководившие полетами, наотрез отказались помогать Хваленскому, когда он попросил их рассказать об этом.

– Вам запрещено воевать, – сказал один из них. – Мы не можем помогать. Учите, как должны, но воевать вам нельзя.

– Я их, конечно, понимаю, – сказал Хваленский, приехав с аэродрома в лагерь и заглянув в холодильник. – Своя жопа дороже. Ладно. Как говорили мудрые люди, кратчайший путь к сердцу мужика лежит через желудок… Или печень.

– Что вы задумали, Михаил Антонович? – спросил Володя.

– Скоро узнаешь… – таинственно хмыкнул капитан.

Через несколько дней капитан пригласил вьетнамских офицеров отметить его день рождения за парой бутылок русской водки. Чести быть приглашенными удостоились заместитель Цзиня и два руководителя полетов, более-менее тепло относившиеся к инструкторам. Они сперва отнекивались, потом согласились. Сначала пили за победу, Хо Ши Мина и Советский Союз. Потом за здоровье капитана. Потом еще за что-то… Непривычно крепкая по сравнению с местным алкоголем водка быстро ударила вьетнамцам в голову, и вскоре кое-кто из них лежал в стельку пьяный, а остальные вместе с Хваленским пели в голос:

– Ой, моро-оз, мороооз, не морозь меня… меня… моего коняаааа…

Лейтенанты в сем действе принимали чисто формальное участие. Во-первых, водки было в обрез – едва хватало, чтобы подпоить вьетнамцев. Во-вторых, день рождения у капитана был зимой. Однако Ашот незадолго до того что-то мудрил с самодельной брагой, и потому добавка к водке все-таки нашлась. Из чего он ее делал, осталось загадкой, потому что горец так и не рассказал. Но даже у капитана потом двоилось в глазах, а уж вьетнамцев она и вовсе добила окончательно. Они принялись петь свои народные песни, а лейтенанты пытались им подпевать. Хоть слов никто из них не знал, получалось вполне ничего себе.

Около полуночи Володя, изрядно уставший от песнопений, вышел помочиться во двор. Сортир почему-то был заперт (как оказалось утром, чуть раньше один из вьетнамских офицеров вышел справить малую нужду, но уснул сразу после того, как запер дверь изнутри). В небе, словно начищенная серебряная монета, сияла луна. Ее лучи осветили утоптанную площадку неподалеку от хижины.

Иногда чистый лист бумаги, забора или ученической парты странным образом действует на человека. Он может забыть обо всем и нарисовать что-то на этом свободном пространстве или написать. Так было и с Володей. Он направился туда и, расстегнув брюки, оросил площадку. В разгар процесса, мечтательно улыбнувшись, он начал выводить струей на песке заветные буквы: «Л», «И», «Л», «Я». Получалось затейливо, с завитушками, но вполне читабельно.

На душе у Володи было необыкновенно хорошо. Во-первых, пришли письма от друзей и родителей. От Лили, правда, ничего не было – но он утешил себя тем, что ее письмо, видно, еще не успело дойти. А во-вторых, он снова поднимался днем за облака. Это ему всегда придавало сил и поднимало настроение.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! – вдохновенно напевал себе под нос старлей, пенной струей выводя на песке имя своей возлюбленной. Оставалось закончить только букву «Я» – и шедевр был бы готов. Но сделать это Володе было не суждено – из темноты ему на грудь бросилось что-то рыжее, похожее на огромную кошку. Немаленькую такую кошку – с волкодава размером. Она придавила старлея на землю, и он явственно почуял, что дело пахнет керосином, разглядев немаленькие клыки.

– Мама!!! – заорал Володя и каким-то небывалым финтом выкрутился из объятий ночного гостя.

Тот то ли рыкнул, то ли мяукнул – старлей, не тратя времени попусту, вскочил и, придерживая брюки, метнулся в хижину. Зверь бросился следом, но Володя проворно захлопнул дверь прямо перед его носом, после чего сунулся в комнату, где пировал с вьетнамцами «именинник». Дым стоял коромыслом, и на перепуганного старлея никто не обратил внимания, Володя вытащил из кобуры свой табельный «ТТ» и выпустил всю обойму сквозь дверь. Потом осторожно приоткрыл ее и выглянул наружу.

Там было пусто.

В комнате продолжали петь песни.

На выстрелы прибежали часовые-вьетнамцы. Поглядев на дверь, больше напоминавшую теперь дуршлаг, один из них вежливо поинтересовался, с кем воевал товарищ Маргелов.

– На меня напал тигр! – возбужденно воскликнул старлей. – Вот такие клыки! – он развел все еще дрожащие руки на полметра. Хмель из его головы выветрился мгновенно, остался только запах алкоголя.

Часовые переглянулись.

– Тут водятся тигры, – подтвердил один из них. – Но не такие большие.

В глазах второго бойца явственно читалось: «А был ли мальчик? Или это была белочка?»

– Не, ну он поменьше был… – смутился Володя. – Как это… не знаю. Давайте следы поищем!

Осмотрев землю вокруг хижины, они и в самом деле нашли следы. Судя по ним, тигр был еще молодой, невесть как приблудившийся к лагерю.

– Голодный, наверное… – посочувствовал часовой. – Или играть хотел…

Володю передернуло – перспектива быть сожранным заживо его ничуть не прельщала. Он шмыгнул в дом и, накатив еще полстакана Ашотовой браги, завалился спать.

…Досталось и Васе, хотя он тоже много не пил. Под утро ему приснилось, будто в хижину пришел слон и лег отдыхать прямо на него. Вскоре старлею стало трудно дышать, а потом он понял, что все это ему не совсем снится. Дышать и правда было трудно. Вася от страха проснулся и понял, что на нем лежит чье-то храпящее тело. Это оказался один из вьетнамцев, не разглядевший впотьмах, что койка уже занята, и рухнувший туда. Оставив союзника досыпать на своем месте, Вася перебрался в капитанский джип, где и продремал до утра.

При этом ему снилось, что к нему пришел тигр и сидит перед ним, изредка тихонько рыкая и трогая его лапой. Вася сквозь сон послал его по матери, отвернулся и уснул опять. Утром он, посмеиваясь, рассказал это Володе, а тот не на шутку перепугался:

– Так на меня ночью напал же! Может, тот же приходил?!

– Серьезно? Я думал, мне снится…

– Я сам следы видел!

– Пойдем посмотрим, может, возле джипа тоже остались?

Увы, возле того места, где ночью стоял «козлик», все уже было затоптано.

…Что до Ашота, то великий винодел отключился лишь после того, как убедился, что все вьетнамские союзники уже спят мертвецким сном. Ему повезло больше всех – никто не гонялся за ним и не пытался отобрать койку, поэтому он выспался лучше всех.

Когда рассвело, вьетнамцы с трудом разбрелись по своим баракам, а Хваленский подытожил: