– О, – едва слышно вздохнула Элен, повернув голову, чтобы лучше рассмотреть обстановку. – Здесь так красиво!

Я кивнул Бамбелви, и мы, стараясь действовать как можно осторожнее, опустили носилки на пол. Мать с большим трудом села, но морщинки у нее на лбу немного разгладились. Она оглядывалась, пораженная видом комнаты. Мои мысли, однако, были заняты винтовой лестницей.

Словно догадавшись о моем состоянии, Риа прикоснулась к моей руке.

– Мне нужно найти кое-какие целебные травы для твоей мамы. – Она сняла с плеча Цветущую Арфу и прислонила ее к стене рядом с носилками. – У тебя тоже много работы, если ты по-прежнему надеешься спасти ее.

Сидя внутри волшебного дерева, я напрягал свои умственные способности до предела. Я испробовал все возможные способы, чтобы найти ключ к разгадке. Бессчетное число раз я карабкался по винтовой лестнице вверх, потом снова спускался вниз, пытаясь найти место, с которого нужно было начинать. Я отходил подальше, осматривал стену целиком, чтобы уловить хотя бы какую-то закономерность в расположении символов. Затем приближался к стене вплотную, прислонялся лбом к прохладному дереву, изучал отдельные руны одну за другой. Напрасно.

Проходил час за часом, а я все размышлял над загадочными надписями на стенах. Надписями, которые, по утверждению раковины, могли помочь мне в поисках лекарства, необходимого Элен. Искусно вырезанные замысловатые знаки казались мне полными скрытого смысла, но, увы, – я по-прежнему ничего не понимал.

Солнце склонилось к горизонту, наступили сумерки, и на лестнице внутри дерева стало совершенно темно. Некоторое время я пытался различить хоть что-то при помощи «ясновидения», но оно было почти бесполезно в темноте, и, наконец, Риа принесла мне своеобразный фонарь. Это был шар размером с мой кулак, слепленный из тонкого слоя воска, но очень прочный. Внутри шара ползали жучки, испускавшие ровный янтарно-желтый свет. Дюжины светлячков было достаточно, чтобы рассмотреть небольшой участок надписи.

Хотя я был благодарен хозяйке за светильник, я принял его молча. Так же молча я взял две чашки, одну с водой, другую с крупными зелеными орехами, которые некоторое время спустя принес мне Бамбелви. Неуклюжий шут споткнулся на лестнице и пролил половину воды мне на голову, но я едва заметил это. Я был погружен в раздумья. А еще меня терзало чувство вины. Пытаясь сосредоточиться на незнакомых рунах, я все равно слышал прерывистые вздохи и жалобные стоны женщины, которая лежала на полу в комнате у меня над головой. Женщины, которая появилась на Финкайре и угодила в смертельную ловушку Рита Гавра из-за меня.

Я знал, что там, снаружи, бледный серпик поднимается над Лесом Друма, и слабый свет молодой луны серебрит ветви Арбассы. Вчера у меня был месяц на то, чтобы спасти Элен. Теперь днем меньше. Задача была трудной, возможно, невыполнимой, но я не мог приступить к поискам лекарства, не расшифровав надпись. А надпись, судя по всему, вовсе не собиралась выдавать свой секрет.

Я устало оперся о деревянную стену, приложил к ней ладонь. Внезапно я ощутил тепло, как будто одна из рун вспыхнула и искорка обожгла мне руку – а в следующий миг погасла. Но в глубине души у меня возникло странное чувство – понимание того, что эти надписи действительно были вырезаны великим волшебником Туатой. Неужели он знал, что однажды, много лет спустя, его внук попытается прочесть зашифрованную надпись? Что эти слова станут единственной надеждой, единственной ниточкой в поисках лестницы в небо, в Мир Иной, где Дагда готовит свой Эликсир? И мог ли Туата догадаться о том, что этот Эликсир понадобится для спасения Элен – женщины, которой, как он предсказал, однажды суждено было дать жизнь волшебнику, еще более могущественному, чем он сам?

Да уж, великий из меня получился волшебник! Что я сделал хорошего без магического музыкального инструмента? Я принес лишь несчастье. И себе, и самому близкому человеку. Я не только лишился глаз, я едва не лишил жизни собственную мать.

Уныло шаркая ногами, я спустился к подножию лестницы. Совершенно подавленный, я привалился к стене, вытянул руку, прикоснулся кончиком пальца к самой первой руне. Она была похожа на квадратный подсолнух с длинной лохматой бородой. Я медленно провел пальцем по ее изгибам и углам, снова пытаясь хотя бы смутно почувствовать ее значение.

Ничего.

Я уронил руку. Возможно, мне не хватало уверенности в себе. Веры в свое предназначение. «Я был рожден, чтобы стать магом, разве не так? Сам Туата сказал это. Я его внук. Его наследник».

Я снова прикоснулся к первой руне.

И снова ничего не почувствовал.

«Говори со мной, руна! Я приказываю тебе!» По-прежнему ничего. Я ударил ладонью по стене. «Говори со мной, повторяю! Это приказ!»

Сверху, из комнаты, донесся стон, полный нестерпимой боли. Внутри меня все сжалось. Я медленно сделал вдох, стараясь успокоиться. «Если ты не хочешь помогать мне, сделай это ради нее! Она умрет, если я не смогу разгадать твой секрет». Я почувствовал, как по щеке побежала слеза. «Пожалуйста. Прошу тебя. Ради нее. Ради Элен. Ради… Матушки».

Я почувствовал покалывание и жжение в пальце, ощутил присутствие чуждой магии, но не понял, что происходит.

Прижав палец к руне, я сосредоточился изо всех сил. Я думал об Элен, лежавшей в одиночестве на полу из переплетенных дубовых ветвей. Я думал о ее любви ко мне. Дерево, казалось, становилось теплее в том месте, где я касался его. «Помоги ей, пожалуйста. Она стольким пожертвовала ради меня».

И в следующий миг я все понял. Первая руна «заговорила» со мной, беззвучно «сообщила» мне свое значение. В моем сознании прозвучал глубокий сильный голос, которого я прежде не слышал, но который почему-то показался мне хорошо знакомым. «Эти слова можно прочесть только с любовью, иначе они не станут понятыми».

А затем я узнал все остальное. Водопад, неудержимый поток слов, словно волна, захлестнул меня и унес прочь. «Семь Песен, сущность Волшебства, Одна и множество мелодий, Укажут путь в загробный мир, Хотя надежда прочь уходит…»

Меня охватило лихорадочное возбуждение. Я читал надписи, постепенно поднимаясь по ступеням винтовой лестницы. Я часто останавливался и, прежде чем двигаться дальше, повторял про себя строфы. Когда я, наконец, добрался до верхней площадки, первые лучи солнца озарили деревянные стены и затрепетали на рунах. После этой ночи Семь Песен запечатлелись в памяти так ясно, словно они были вырезаны на скрижалях моего сердца.

Я достиг последней ступени лестницы и, отодвинув занавесь из листьев, вошел в комнату. Мама лежала на полу, носилки куда-то убрали. Услышав мои шаги, она пошевелилась под легким серебристым одеялом, которое соткали мотыльки, и попыталась поднять голову. Риа, скрестив ноги, сидела на полу рядом с больной; на ее лице была написана тревога. Бамбелви стоял, прислонившись к дальней стене, и мрачно смотрел на меня.