– В Москву собираешься?

– Поступать буду в институт кинематографии. В нынешнем году. Пришли.

– Ты сейчас мне сказал и забудь. Больше рта ни с кем не открывай на эту тему. Наш шеф не терпит, когда мечтают вылететь из его скворечника, – предупредила Зоя, нажимая на кнопку звонка.

Дверь открыла женщина лет пятидесяти, тучная, но с приятным лицом и печальными глазами.

– Извините за беспокойство, – сказала Зоя. – Мы приехали издалека к Устину Прохоровичу Бабакину.

– А его нет...

– Когда будет?

– Мой отец умер. Недавно.

– Простите... – повесила нос Зоя. – Извините.

Она повернулась, чтобы уйти, но женщина остановила ее:

– Подождите, девушка. Откуда вы приехали?

– Из России.

– А, так это для вас отец оставил тетрадь?

– Для меня? – изумилась Зоя.

– Он сказал, что за тетрадью должны приехать из России.

– Не стану вас обманывать, – сказала Зоя, – но о тетради я ничего не знаю.

– Зачем же вы тогда приехали?

– Он должен был рассказать о Мурке.

– Заходите.

Эльзаман заставил ее сказать в камеру несколько слов. Зоя не хотела, но он настоял, мотивируя:

– Жертва Каракурта нас с потрохами схавает, а кости выплюнет.

– Она не главный редактор, – возразила Зоя.

– У нас все три жены главные. Должен же я оправдать свою поездку! «Петличку» прицепи.

«Петличка» – микрофон, который обычно цепляют на одежду. Зоя выбрала место возле дома, держа толстую тетрадь в руках, начала говорить в камеру:

– Мы находимся в древнейшем городе нашей страны Киеве...

– Старуха, ты загнула, – перебил Эльзаман. – Киев уже давно не в нашей стране. Точно: ты какая-то не такая.

– Начнем сначала. Мы находимся в Киеве. У меня в руках тетрадь, которую я только что получила в этом доме от дочери Устина Прохоровича Бабакина. Сам он умер, но оставил свои записки. О чем они – я не знаю, дочь Бабакина сказала нам, что о той части его жизни, которая оставила самые яркие впечатления. Итак, мы открываем тетрадь...

– Держи, держи тетрадку! – приказал оператор. – Я наезжаю на нее... Снято!

– Эльзаман, теперь на вокзал, может, сможем взять билеты на ближайший поезд.

Билеты были на вечер, а купе оказалось полностью в их распоряжении. Эльзаман и Зоя перекусили, потом завалились на полки. Она взяла тетрадь, раскрыла, начала читать строчки, написанные убористым почерком, аккуратным и разборчивым. Эльзаман вдруг достал камеру...

– Зачем? – повернула к нему голову Зоя.

– Ты лежи и читай, а я на всякий случай сниму.

– Это лишнее... – начала отказываться она, потому что одно дело получить тетрадку и рассказать, как ее получили, и совсем другое – фильм монтировать... после угроз-то. Зоя намеревалась отказаться от работы. Правда, каковы будут последствия ее отказа, представить было нетрудно.

– А я говорю: лежи и читай, а я тебя сниму! – скомандовал Эльзаман. – От кадров всегда можно отказаться, но и пригодиться они могут.

Зоя быстро увлеклась, на оператора не обращала внимания. А тот, когда она поворачивалась, чтобы устроиться поудобней, снова включал камеру...

«Не знаю, для кого и зачем я пишу. Ведь не понесу эти записки ни в газету, ни в журнал. Не думаю, что кому-то будет интересно читать мой опус, точнее – воспоминания. Мой рассказ безыдейный, патриотизма в нем тоже не будет. В нем не будет ничего, за что уцепились бы периодические издания... О чем я говорю! Я ведь не умею писать, потому что не писатель, а обычный «мусорок» – так нас называли бандиты после войны. Впрочем, сейчас милиционеров тоже так зовут. Я и не думал браться за перо, хотя память время от времени возвращала меня в сорок девятый год, вороша старую рану. А записать свои воспоминания подвигнул нежданный гость, который попросил рассказать о тех давнишних событиях. Прошло много лет, а помню я все отчетливо.

Поздней осенью сорок девятого нас вызвали «на труп». Была убита женщина. Очень красивая женщина. Я никогда не видел такой. Да, собственно, что я видел? Ничего. Мне было двадцать лет, я не воевал и чувствовал себя обделенным, потому что не приложил сил на пути к Победе. В эвакуации я работал на заводе вместе с матерью, работал сутки напролет, спал за станком и стоя. Отец мой погиб в первый же год войны. Когда мы с мамой вернулись из эвакуации, мне хотелось делать что-то стоящее, мужское. Казалось бы, после войны должен наступить благодатный мир, все должны жить как братья, но началась другая война – с бандитизмом. Я пошел служить в милицию, попал в уголовный розыск. Тогда не хватало людей, немногие мужчины соглашались после войны вновь идти под пули, люди хотели просто жить, растить детей. А я напротив мечтал об опасностях. На службу меня пристроил друг отца. Это было первое мое дело, руководил процессом, конечно, не я, а капитан Чехонин, который неплохо ко мне отнесся, по-отечески.

Молодая женщина лежала на смятой постели, ее голова свешивалась с кровати вниз. Свесилась и одна рука с длинными пальцами и накрашенными ногтями. Сначала мне показалось, что одета она в одну только комбинацию, но, присмотревшись, увидел на плечах убитой атласный халат неяркого желтого цвета, который распахнулся, очевидно, в результате борьбы. В груди женщины по рукоятку торчал нож. Удар убийца нанес сильный и точный, попал в самое сердце, поэтому крови почти не было. В глаза бросился беспорядок в комнате. В общем, повсюду виднелись следы борьбы.

Мне стало немного нехорошо. Я находился на месте, где убили человека, ко всему прочему, женщину, красивую женщину, – это на меня сильно подействовало. Я устыдился своей слабости, не подал виду и приступил к выполнению служебных обязанностей. Мы осматривали квартиру, опрашивали соседей, а те мало рассказали об убитой, не знали даже, как ее зовут.

– Она недавно здесь поселилась, – сказала одна соседка, по виду учительница, – месяца четыре назад.

– А квартира чья? – спросил Чехонин.

– Коваля. Он уехал в длительную командировку, а квартиру сдал этой женщине.

– Что за командировка?

– Он нефтяник, где-то в Сибири работает. Случается, годами не бывает дома, приезжает ненадолго.

Чехонин был крепким и видным мужчиной, высоким, с густой шевелюрой темных волос. Он прошел войну, имел награды. Ему исполнилось сорок три года, семью он потерял и, видно, поэтому всего себя отдавал работе. Мне нравилось его мужественное лицо, хотелось во всем походить на капитана, я даже перед зеркалом тренировался, придавая своему лицу суровость Чехонина.

Я делал обыск в квартире, но ловил каждое его слово. Особенно мне было интересно, как строил допрос понятых и свидетелей Чехонин: