Когда я уже выходил, в дверь постучали, и я открыл ее. Двое мужчин внесли в дом продолговатый ящик и начали отдирать прибитую гвоздями крышку.

– Не уходи, Джори, – попросила дама в черном. – Я хочу, чтобы ты взглянул на то, что лежит в ящике.

Зачем мне было разглядывать чужие вещи? Но я остался, отчасти подчиняясь тайному любопытству.

Старик-дворецкий пришаркал в зал, но она отослала его:

– Я не звала тебя, Джон. Пожалуйста, оставайся на своей половине, пока я не позвоню.

Он неприязненно взглянул на нее и убрался восвояси.

К тому времени ящик был открыт, двое рабочих вынули упаковочные материалы и развернули что-то огромное в сером чехле.

Все эти приготовления были похожи на спуск корабля на воду. Мне отчего-то стало неприятно, тем более что у хозяйки дома был такой вид, будто она ждет не дождется, когда я увижу содержимое ящика. Может быть, она хочет сделать мне подарок, ведь она всегда дарит Барту все, что он только пожелает. Барт был, пожалуй, самым жадным на земле мальчишкой: он хотел все, особенно же он хотел любви к себе и никому больше не желал эту любовь уступать.

Я успел понять, что рабочие разворачивают огромную картину, написанную маслом, но тут же вздрогнул и отступил, потрясенный: передо мной стояла мама, еще более прекрасная, чем наяву.

Она была в простом белом платье; ее тонкая рука опиралась на прекрасный резной столбик. А позади нее расстилалась пеленой мерцающая белая материя. Резная лестница уходила куда-то в туман, в котором угадывались очертания не то дворца, не то особняка.

– Ты знаешь, чей это портрет? – спросила она, когда картина была повешена на указанное место в одном из боковых залов.

Я тупо кивнул, потеряв дар речи.

Зачем ей мамин портрет?

Она подождала, пока уйдут рабочие. Они ушли улыбаясь, довольные выданными им деньгами.

Я с трудом дышал, все мое тело пребывало в странном оцепенении.

– Джори, – ласково сказала дама в черном, поворачиваясь ко мне, – это мой портрет, его заказал мой второй муж вскоре после того, как мы поженились. Когда я позировала для него, мне было тридцать семь лет.

Да, моей маме тоже было тридцать семь, и на портрете эта женщина выглядела в точности как моя мама.

Я сглотнул комок в горле; мне захотелось в туалет, мне срочно надо было бежать… Но я остался: еще больше мне необходимо было выслушать ее объяснения. Я чувствовал приближение какой-то страшной тайны; я был совершенно парализован страхом.

– Мой второй муж, Бартоломью Уинслоу, был моложе меня, Джори, – быстро, будто боясь, что я не дослушаю, проговорила она. – Когда подросла моя дочь, она соблазнила моего мужа, увела его у меня, желая иметь от него ребенка и этим ранить меня еще глубже. Ведь я больше не могла иметь детей. Ты догадываешься, кто этот ее ребенок?

Я вскочил и попятился к выходу, выставив перед собой руки, чтобы избежать новых нежелательных для меня откровений. Я не желал, не желал слушать это!

– Джори, Джори, Джори, – покачивая головой, нараспев продолжала она, – ты совсем меня не помнишь? Вспомни-ка, как ты жил с мамой в горах Виргинии. Вспомни маленькую почту и женщину в меховом манто. Тебе тогда было года три. Ты тогда увидел меня, заулыбался, подошел погладить мех и еще сказал, что я красивая, – помнишь?

– Нет! – закричал я изо всех сил. – Я никогда вас не видел, никогда до того, как вы приехали сюда! А все блондинки с голубыми глазами выглядят одинаково!

– Да, – печально и отрешенно проговорила она, – тут ты прав. Я не хотела подшутить над тобой. Я думала, мне будет приятно твое удивление. Прости меня, Джори. Прости.

Мне надо было уйти, но я не в силах был оторваться от этих голубых глаз.

Медленно шагая домой, я чувствовал себя несчастным. Зачем я остался? Зачем этот портрет привезли, именно когда я был там? Отчего у меня такое чувство, что эта женщина представляет угрозу для моей матери? Неужели ты, мама, соблазнила ее мужа? Неужели это правда? Но ведь у Барта именно такое имя: Бартоломью. Разве это не доказательство?

Все, что она рассказала, подтверждало те подозрения, которые до поры до времени спали во мне. Распахнулись какие-то двери, впуская все новые воспоминания, враждебные для меня.

Я поднялся по ступеням на веранду, которую мама шутливо прозвала «южный дворик Пола». Конечно, на традиционное калифорнийское патио это было совсем не похоже.

Сегодня на этой веранде чего-то не хватало. Если бы я не был расстроен, то сразу заметил бы, чего именно. А так мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что Клевера нигде нет. Я позвал его, но он не появился. Я начал искать и звать всюду.

– Бога ради, Джори, – выглянула из окна кухни Эмма, – не кричи так громко! Я только что уложила Синди, и ты разбудишь ее. Я видела Клевера несколько минут назад, он побежал в сад за бабочкой.

Ну конечно! Я вздохнул с облегчением. Только одна вещь превращала моего старого пуделя в щенка – весело порхающие бабочки. Я пошел на кухню к Эмме.

– Эмма, я давно хотел спросить: в каком году мама вышла замуж за доктора Пола?

Эмма в это время исследовала содержимое холодильника, бормоча себе под нос:

– Могу поклясться, что здесь лежали жареные цыплята. Остались с прошлого вечера. У нас сегодня печенка с луком, Барт это не любит, так я оставила цыплят специально для него. Думаю, твой проныра-братец уже съел их.

– Так вы не помните, когда они поженились?

– Ты тогда был совсем маленький, – ответила она, продолжая поиски.

Эмма всегда плохо помнила даты. Она даже не могла запомнить собственный день рождения. Может быть, специально?

– Тогда расскажите мне снова, как мама встретилась с младшим братом Пола. То есть с нашим отчимом.

– О, Крис, конечно, был такой красивый, такой высокий и загорелый. Но доктор Пол был нисколько его не хуже… в своем собственном роде, конечно. Замечательный человек, ваш второй отец Пол. Он был такой добрый, такой мягкий, выдержанный…

– Странно, что маме сразу понравился не младший брат, а старший, правда?

Эмма выпрямилась и схватилась за спину, на которую всегда жаловалась. Потом вытерла руки своим белоснежным фартуком.

– Надеюсь, твои родители сегодня не опоздают к обеду? Беги-ка и скажи Барту, чтобы принял ванну, пока не поздно. Это нехорошо, когда мама приезжает и видит Барта вечно грязным.

– Эмма, вы мне не ответили.

Она повернулась к плите и начала поджаривать перцы.

– Джори, лучше бы ты спросил у своих родителей. Не приставай ко мне. Может быть, ты полагаешь, что я член семьи? Нет, я всего лишь друг дома. Так что беги и не мешай мне готовить.

– Ну пожалуйста, Эмма, это нужно не для меня, а для благополучия Барта. Я придумал кое-что, чтобы исправить его поведение. Но как я могу что-то сделать, если у меня нет фактов?