Таким образом, все возвращало ее к стыду по поводу того, что она отвернулась от той жизни, какую избрал для себя ее любимый мужчина.

В Конгрессе продолжалась обычная какофония — высказывания гнева, осуждения, требования что-то предпринять, призывы к осторожности и осмотрительности. Многие настаивали на переговорах. Переговорах с кем? Правительство Мексики категорически отреклось от какой-либо причастности к беспорядкам на границе, словно речь шла о простых разборках между наркоторговцами. Было бы еще большим оскорблением намекать на то, что за происходящим стоят какие-либо официальные структуры. Сенатор от штата Мэн Гюнтер и полдюжины апоплексических патриотов требовали нанести силами морской пехоты молниеносный удар, чтобы раз и навсегда очистить южные границы. Белый дом утверждал, что намечается определенный прогресс. Прогресс!

Теофилус Грейди усмехнулся. Какой же это жалкий сброд — Конгресс. А президентская администрация по-прежнему сосредоточивала все свое внимание на Ближнем Востоке… Глядя на весь этот спектакль, Теофилус Грейди только радовался, что взял дело в свои руки.

— Я рад, что мы свернули наши лагеря, — сказал Морган.

Мы? Наши? Но вслух Грейди только сказал: «Минитмены» справляются со своей задачей.

Они укрывались в убежище в горах, принадлежащем некоему Доэрти, одному из финансовых спонсоров Грейди. Сразу три телевизора работали непрерывно в надежде поймать сообщения о противостоянии на границе. Доэрти повесил в гостиной рядом с камином огромную карту боевых действий. Однако известия, приходившие с разных фронтов, были отрывочными. Полагаться на них было нельзя. Грейди держали в курсе свои люди, внедренные в ряды «Минитменов». На большей части юго-запада шла самая настоящая партизанская война, однако жертв пока что было относительно мало. За исключением Джила-Бенд в Аризоне, где группа латиноамериканцев, выскочивших из кузова грузовика, перестреляла «Минитменов», отступивших в город.

Теперь Грейди уже жалел о том, что его отряды оставили границу. Ему не нравилось оставаться в стороне, выслушивая воодушевленные заявления Доэрти и Моргана о том, что он якобы в самой гуще событий. Если целью похищения священного образа был хаос и определенно эта цель была достигнута, однако общественное негодование еще надо было преобразовать в действия, которые обеспечили бы надежное закрытие границы. Связавшись по обычному телефону с сенатором Гюнтером, Грейди выразил недовольство его усилиями.

— Сенатор, предложите резолюцию о принятии самых жестких мер.

Молчание. Затем:

Вам известно, как именно осуществляет свою деятельность Сенат?

— Я рассчитываю на то, что вы в этом разбираетесь.

— Как на самом деле обстоят дела? — поинтересовался сенатор.

— Все идет по плану.

— То есть?

— То есть мы дошли до точки, когда правительство должно наконец встать с дивана, черт побери, и навести порядок на границе.

— Я работаю с губернаторами штатов. Они имеют право по собственной инициативе задействовать национальную гвардию.

Теперь Грейди прекрасно понимал, что ему следовало получить от Гюнтера железные гарантии, прежде чем что-либо затевать. Он никак не ожидал этих нерешительных отговорок, рассчитывая на то, что обе партии поддержат быстрый и решительный ответный удар, как это было после событий одиннадцатого сентября. Однако сейчас этого не произошло. В руках у Грейди по-прежнему оставался козырной туз — похищенная реликвия, — однако куда подевались остальные игроки?

Настала пора выступить с заявлением.

Заявление предводителя «Мужественных всадников» вызвало в штабе «Справедливости и мира» настоящий переполох. Грейди пригрозил, что, если правительства Мексики и Соединенных Штатов не предпримут незамедлительных действий по перекрытию границы, он больше не сможет гарантировать сохранность образа Мадонны Гваделупской, чудодейственно появившегося на плаще Хуана Диего, когда тот по просьбе архиепископа в качестве доказательства принес в нем распустившиеся не в сезон розы.

Мигель Арройо пытался убедить свое ближайшее окружение в том, что заявление Грейди — не более чем психологическая уловка. Суарес, уже несколько лет не появлявшийся в церкви, клялся, что выследит Грейди и прикончит сукина сына, даже если это станет последним, что он совершит в своей жизни.

Магдалена уверяла его в том, что Богородица сразит Грейди наповал, если он дерзнет поднять руку на ее изображение.

— Так, как она сделала, когда ублюдок похитил образ? — язвительно справился Суарес.

Арройо удалился к себе в кабинет. Каким бы яростным он ни был в публичных заявлениях, его спокойствие в отсутствие телекамер начинало беспокоить его собратьев по «Справедливости и миру». Вне всякого сомнения, заявление Грейди было тонко просчитанным шагом. Вопрос стоял в том, какими будут последствия. Незаметно покинув здание, Арройо направился на север. Повинуясь порыву, он свернул к Пало-Альто.

* * *

Обвинения Джорджа Уорта чувствовались скорее в выражении его лица, чем в произнесенных тихим голосом словах: Мигель, на ваших руках кровь. Вы должны остановиться.

Неужели Джордж действительно полагал, что отряды повстанцев, которые терзали «Минитменов» и, в свою очередь, сами подвергались нападкам со стороны англосаксонских добровольцев, подчиняются ему, Мигелю, или кому бы то ни было другому?

— Не я породил этот гнев.

— Вы призвали своих сторонников к оружию.

В приюте рабочих-католиков все оставалось таким же, как и прежде. Неудачники стояли в очереди за похлебкой: они пришли сюда, чтобы поесть, чтобы найти ночлег. Еда сейчас и кровать на ночь. Дальше этого их пустые глаза ничего не видели. Как у Джорджа хватает сил находиться в окружении этих опустившихся людей? Мигель нашел какое-то удовлетворение в том, что по большей части эти отбросы были англосаксами. Неудивительно, что Клара сбежала отсюда. Джорджем можно было восторгаться со стороны, однако для того, чтобы работать рядом с ним, требовалась такая же непоколебимая преданность делу, как у него. Мигель уже слышал объяснение. На самом деле эти неудачники — переодетый Христос. Что ж, благослови его Бог, но Мигель испытывал те же чувства, что и Клара. Пусть всем этим занимается Джордж.

— Клара вернулась?

Джордж посмотрел на него, отвернулся, покачал головой.

Мигель задал этот вопрос, чтобы сделать Джорджу больно. Или, быть может, чтобы просто посмотреть, как он сам скучает по очаровательной дочери дона Ибанеса. Теперь он уже жалел о том, что спросил.

Отправившись дальше на север, Мигель думал о Кларе Ибанес. Он понимал, что дон Ибанес видел в нем смутьяна. И это было объяснимо. Не вызывало сомнений то, что старик считал свою жизнь достаточно успешной на текущий момент. И, разумеется, сейчас его часовня значила для него больше, чем когда бы то ни было. Он разделял убеждение Мигеля в том, что этот штат, как и многие другие, на протяжении нескольких столетий несправедливо оккупирован иностранным государством со столицей в далеком Вашингтоне. Отношение к латиноамериканцам было даже хуже, чем к неграм; последние относились к ним так же плохо, как и англосаксы. Хуже того, в них видели чужаков, нелегальных иммигрантов. Однако именно они — или те, чья кровь текла в их жилах, — впервые поселились на этих землях. У них было гораздо больше прав на юго-западные штаты, чем у евреев, утверждающих, что их притязания на Государство Израиль подтверждаются Библией. Но, как выяснилось, дон Ибанес предпочитал рассматривать проблему в долгосрочной перспективе.