— Связные у партизан, — качнул головой, морщась от неприятной темы, — были.

Не удовлетворившись сказанным, капитан перевел взгляд на ребят. Невысокого роста, худощавые, ну да, а какими им быть-то? Один со вздернутым, курносым носом, светловолосый, с яркими, бросающимися в глаза чертами лица. С полной нижней губой, большеголовый. Несмотря на рост свой, выглядел он крепким, боевитым. Возможно, впечатление такое рождалось из-за насупленных бровей, упрямо опущенной головы и взгляда исподлобья.

— Как тебя?

— Данила, — тут же отозвался мальчишка ломающимся баском. — Данила Маркин.

— Партизанил, Данила?

— Не, — покачал тот головой. — А вот сами-то вы як докажете, что оттуда? — стрельнул глазами на капитана.

Настороженный, правильно. Ведь и сам Терехов до сих пор до конца не верил Свиридову, к примеру. И правильно, что мальчишка не доверяет ни ему, ни самому капитану. Вот только Терехову было не то чтобы лень… скорее недосуг разбираться еще и с этим.

— Знаешь что, Данила… я не буду тебе ничего доказывать. Коли пришел сюда, сам пришел, никто тебя на аркане не тащил… Хочешь помогать — помогай, зачтется тебе. Ну а нет… ты парень, гляжу, взрослый, так что за выбор свой сам отвечаешь.

Резко вышло у Терехова, неожиданно резко. Будто на место кого ставил, хорошо не сорвался, не заорал, а ведь близок был к тому. И на кого… на мальчишку? Будто и не знал, каково под немцем живется, да не лизоблюдами, не скотами, а самыми что ни на есть борцами.

— Там зараз, на Лысой, немцы траншеи роют. У Данилки мать туда угнали. И зря вы так с ним, товарищи разведчики.

Терехов посмотрел на рассудительную девчонку, не по годам серьезную, чуть ли не с облегчением. Имени он ни ее, ни второго мальчугана так и не удосужился узнать. Смотрела она на капитана прямо, и смелого взгляда серых глаз не прятала:

— Брат у Данилки в партизанах был, загинул… Батьку в сорок первом призвали, да две сестрички у него в Германии. И отряду мы помогали, как могли, так что зря вы кажете про нас, будто мы помогать не хотим.

Молодец она, что уж тут. Не застыдила, конечно, а вот со стороны взглянуть на себя заставила. Сидит он, чуть ли не под дулом детей держит. Ладно бы шваль какую, мерзость полицейскую, а тут ведь дети. Свои. Те, ради кого и жил Терехов, за кого и готов был душить фашистскую сволочь, рвать на части. А они вон, стоят, руки по швам держат. Данилка и вовсе кулаки стиснул. Не бросится, куда уж там, да ведь не в том дело… совсем не в том. Не умел, наверное, Терехов смущаться, разучился. Не стукнуло ничего в душе от слов девчачьих, только дернул зло губой, повернулся, посмотрел на Свиридова, на рядом стоящего его бойца:

— Чайник поставь. Чаю сделай ребятам.

Тот, надо заметить, даже разрешения не стал спрашивать у своего непосредственного командира. Понимал, наверное, в отличие от Терехова, что с того разговор и надо было начинать. А не с допроса.

— Брат у него в партизанах был, — взял неожиданно слово Свиридов. — Когда операция прошла, отряд разгромили, и часть ушла, — речи раньше о том не было. Не решался лейтенант рассказывать. И уж, надо думать, тяжело ему далось решение говорить при ребятах.

Терехов перевел взгляд на лейтенанта. Чуть ли не с благодарностью посмотрел на Свиридова, чувствуя, как тот, беря на себя огонь объяснений, заглаживает тем самым резкость самого капитана. Смотрела на русского, одетого в немецкую форму с трехцветным шевроном на рукаве, и девчонка, и тот второй, оставшийся пока безымянным мальчишка. Один лишь Данила как стоял, так и остался стоять, не шелохнувшись, похожий на железный прут. Застывший, с опущенными в пол глазами и сжатыми кулаками.

— Их не брали, не берут сейчас партизан, — внешне был лейтенант спокоен.

Наверное, понимал, что не удастся скрыть произошедшее от капитана, откреститься от него. Не мог он этого не понимать. Знал капитан, чем бойцы восточных батальонов занимаются, какую победу Рейху они приносят. И, главное, как. Может, и было Свиридову неприятно от детских взглядов, вот только виду он не подавал.

— Данила, Иван и Настя связь держали, продукты — все, в общем, что могли. Тут много кто стоял, управа была, госпиталь. Здесь, скорее всего, и отступать будут. Мы-то как гарнизон. А они как подгадали… Две засады, одна за другой, подрывов несколько. В общем, пощипали. Тут выздоравливающие были, их собрали, нас, ну и жандармерия, взвод приезжал специальный.

Странное дело, говорил лейтенант, но исповедь Свиридова не трогала Терехова. Сотни раз он слышал подобное, и видел — десятки. И сейчас, в присутствии тех, кто непосредственно пострадал от событий, которые описывались в рассказе, капитан не был удивлен.

— Ну и полиция была. Пара местных. Они место указали, — лейтенант замялся, подбирая слова.

Хотя, на взгляд капитана, от подбора слов размер предательства не зависел. В нежелании рассказывать Свиридова упрекнуть было нельзя. Не хотел бы, смолчал просто. И оттого Терехов не торопил.

— Армейцы немецкие, они больше для виду. Не дураки, им ведь лечиться тут же, понимали. Нашим — гарнизоном стоять. В общем, сперва просто погнать хотели.

Терехов понимал все, как на самом простом и понятном рисунке. Зачастую так облавы и кончались, партизан просто выдавливали в другую область. На запасную базу.

— А у них там, похоже, инструктора были. Из ваших, наверное. Взяли в засаду немцев. Хорошо так взяли, троих наглухо, четверо тяжелых. Пулемет, мины, в общем, подготовились. Бой дали. Сам понимаешь, после этого какой расход. Они же в кольце были, их в принципе пустить хотели. А жандармы и армейцы эти плотно на хвост сели. Им не оторваться было, я так понимаю. В общем, они оставили. Восьмерых оставили, пятеро ушли. Как договорились, их наш второй взвод пропустил. Чисто, без стрельбы прошли. Потом взводный со своими сам в лес ушел. В общем, пятеро ушли, восемь остались, в лагере оборонялись. Положили их всех. И брата вот его тоже.

По тому, как слушали Свиридова дети, Терехов понимал, что и для них большая часть сказанного была сюрпризом. Жалел, что услышали, что достался этот рассказ их ушам? Ни в коем случае. Они ни при каких обстоятельствах не должны были забывать того, что произошло, и прощать.

— В полиции двое местных было. Как эта карусель завертелась, они хорошо в штаны дали. Им при таком раскладе бояться надо было любого куста, а мальцы эти… Ты не смотри, что малы совсем. Есть за ними дела. В общем, доложились нам, жандармы-то к тому времени уже уехали. Искать-то… что тут искать, понятное дело, нашли. Офицеры наши, ну ты понял, им недосуг было. Мол, сами разбирайтесь. А им что решать, ясное дело, в расход. Ну и повели. А мы же брали их, нам вроде как и отвечать. Мы, в общем, забрали ребят, а те, ублюдки, и рады. Ну как же, не самим грех на душу брать. Мы с сержантом и отвели… подальше.

Лейтенант замолчал.

Понятное дело, у Терехова не было возможности проверить на деле правдивость рассказа. Но и резона сомневаться особо не было. Да по большому счету неважно, пропускали они, не пропускали кого-то там. Вот этот мальчишка, лет тринадцати от роду, теперь без брата старшего, вот что важно. А жизнь каждого гражданина Союза Терехов ценил несоизмеримо выше жизни любого подонка и предателя. Терехов не собирался никого прощать и оправдывать. Все его мысли, все усилия были устремлены на достижение одной цели — выполнение своего задания. О сострадании же можно будет подумать позже.