Слева мелькнуло озеро. Поверхность затянуло льдом, и казалось, что его специально заморозили. Однако при не по сезону теплой погоде лед должен быть очень тонким.

Почти стемнело — серое, размытое время дня, которое отец Грейс называл временем несчастных случаев, утверждая, что именно в сумерки попавших под машины детей отвозят в операционные, чтобы срочно наложить им швы, хотя Грейс в то же самое время только однажды умудрилась рассадить коленку. Если бы сейчас машину вел Милтон, он-то бы уж точно засел в придорожной забегаловке и дождался наступления ночи. Обычно это была двадцатиминутная остановка, которой как раз хватало, чтобы съесть сэндвич с грудинкой и хреном и выпить шоколадный коктейль, которые отец поглощал в молитвенном молчании.

Грейс чуть было не предложила Кейну остановиться на минутку перекусить — она внезапно ощутила зверский голод, хотя практически весь день у нее не было аппетита, — но нужно было оставить еще немного времени, чтобы заскочить в бар за пиджаком Лэза. Она представила себе, что ей придется есть дома: остатки индейки в соевом соусе, пюре из сладкой картошки, блины и замороженные фрикадельки Франсин, из контейнеров с которыми можно было выстроить пирамиду высотой с четырехэтажный дом.

Хвойный запах навел на Грейс дрему. Сняв ботинки, она вытянула ноги, просунув их между передними сиденьями. Ее везли домой, и это заставило ее почувствовать себя ребенком. Кейн был хорошим другом. И она знала, что он всегда таким останется. Ничего между ними не изменилось.

Сознание Грейс уплывало, и в последние оставшиеся минуты гаснущих сумерек ей показалось, что она чувствует руку Лэза, растирающую ее ступни. Когда она проснулась, было темно и в носу у нее щекотало.

— Можно ненадолго заскочить в «Бочонок»? — спросила Грейс, когда Кейн выехал на Риверсайд-драйв.

— Зачем? Снова на подвиги потянуло?

— Ну уж нет, — ответила Грейс. — Мне показалось, вчера я оставила там пиджак Лэза. Нигде не могу найти.

Подняв брови, Кейн посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

— Ты никак не могла оставить его в «Бочонке». Когда мы уходили, он был на тебе.

— Ты уверен?

— Я точно помню, как ты пулей вылетела оттуда после своего неудачного падения, — усмехнулся Кейн.

Грейс постаралась переварить этот новый кусочек информации.

— Хорошо, — сказала она. — Так или иначе надо проверить.

— Как пожелаете.

Кейн остался ждать снаружи с елкой, Грейс побежала в бар. Там, как всегда, было накурено, хотя никто, похоже, не курил. В лежащих на стойке меню значились аляскинские устрицы и бургеры с дичью — блюда, которые вызвали бы подозрение даже в четырехзвездочном ресторане. Грейс почувствовала облегчение, увидев за стойкой того же бармена, Пита. Он узнал ее.

— Я никогда… — начал он, стараясь сдержать улыбку, — не крутила романы с барменами.

— Очень смешно, — сказала Грейс с притворно веселым видом.

— Я так понял, что это значит «нет»?

Грейс разглядывала зал, делая вид, что не расслышала последнего замечания.

— Мне кажется, я оставила здесь вчера пиджак мужа.

— Пиджак мужа?

— Да, — повторила Грейс.

— Я ничего не находил, — заявил Пит, скрещивая руки на груди. — Но завтра спрошу сменщика.

— Большое спасибо, — сказала Грейс и достала ручку из сумки. Записав свой телефон на коктейльной салфетке, она попросила позвонить, если пиджак найдется. И пошла к выходу.

— Погодите, у меня кое-что для вас есть, — сказал Пит, вытягивая сжатую в кулак руку. Грейс внимательно следила за тем, как он разжимал кулак: на ладони лежали два розовых шарика жвачки.

— Откуда ты узнал, что это мое? — спросила Грейс, беря шарики.

— Интуиция, — ответил бармен.

Шарики оставили на его ладонях розовые следы, которые он вытер о белый короткий фартук. Грейс улыбнулась и пошла к выходу.

— Заходите как-нибудь по-свойски, — донеслось сзади. Фамильярность фразы поразила Грейс. Так часто говорил отец, и, как и большинство его выражений, это звучало непривычно в обыденной речи, по крайней мере в речи человека, хотя бы отдаленно близкого Грейс по возрасту, и оно зародило в Грейс глубокое родственное чувство по отношению к бармену.

— Непременно, — заверила его она.

Кейн, усевшись верхом на елку, возился со стойкой, стараясь приладить дерево под прямым углом. В данный момент он лежал на полу квартиры Грейс, посыпая сахаром место сруба, что, по его словам, должно было помочь удержать в дереве влагу, но Грейс восприняла это как уловку, позволившую подольше не уходить. Она не могла винить Кейна — возможно, он надеялся, что Лэз дома, — но все это понемногу начинало действовать ей на нервы.

— Мы с Лэзом встречаемся через двадцать минут, — выпалила она наконец. Кейн встал и вытер руки о джинсы.

— Думаю, пора мне сматываться. Если только ты не решила присоединиться к нам.

— Давай как-нибудь в другой раз. Лэз говорит, ему нравится заниматься такими вещами ранним вечером. Но все равно Грегу — привет, — сказала Грейс на прощание.

Она плюхнулась на кушетку в гостиной и посмотрела на елку. В любой другой год она, наверное, сварила бы глинтвейн, и они с Лэзом уже наполовину закончили бы украшать елку. Лэзу нравилось разбрасывать блестки и мишуру по всей комнате, превращая ее в страну ледяных чудес. Даже недели спустя, после того как елку убирали и пылесос успевал засосать свою долю мишуры, Грейс находила ее нити в своей одежде и волосах.

Пора было переодеться. Выходя из комнаты, Грейс задержалась взглядом на вмятине, которую оставила на кушетке. Она была отчетливой и заметно глубже, чем обычно.

Грейс заглянула в календарь, перелистнув его на октябрь. К 31 октября приклеилась этикетка с изображением тыквы. Она попыталась найти дату последних месячных, но ни один день не был обведен кружком. В сентябре — тоже. Начиная с курса сексуального воспитания, прослушанного в пятом классе, она почти набожно относилась к записям дат каждого цикла. Она помнила, как сестра прикрепила больничную салфетку в розовых пятнах к мягкой игрушке, подчеркнув необходимость строгой фиксации их пока еще скрытого репродуктивного цикла. Грейс приняла это сообщение близко к сердцу, но, кроме того, эта демонстрация заставила ее очеловечить своих игрушечных зверюшек так, как ей это и не снилось.

Она снова перелистнула календарь. И только тут вспомнила, что с осени начала пользоваться записной книжкой Лэза, чтобы избежать разнобоя в расписании. Она подошла к его столу и перевернула несколько страниц. Напротив репродукции картины Моне «Кувшинки» красным кружком было обведено 14 октября: это означало примерно двухнедельную задержку, но все же укладывалось в ее обычный цикл. Дата совпадала с числом на корешках билетов, найденных в кармане пиджака Лэза. Внизу его каракулями было написано: «Игра чемпионата. Семь часов».