Надя была человеком театральным, дружила с актерами «Современника», сама где-то танцевала и могла достать любые костюмы. На нас, трех молодых сотрудниц, надели огромные головы русских матрешек, которые доходили нам до пояса, так что зрители не видели, кто танцует, и только могли по ножкам и бедрам, обтянутым тонкими колготками, гадать с интересом – кто есть кто.

Новогодний капустник в ИМЭМО. Ирина Зорина и Андрей Жебрак, сотрудники Информотдела, танцуют венгерский танец. 1961

Забегая вперед, скажу, что успех наш был оглушителен. Но после концерта ко мне подошла одна серьезная дама и сказала: «Если вы хотите работать в нашем институте, советую вам никогда не делать таких глупостей, свидетелем которых стал этим вечером наш коллектив». Правда, именно эта дама, занимавшаяся, кажется, Италией и частенько уверявшая коллег, что каждый Новый год она встречает одна в постели с газетой итальянских коммунистов «Унита», улизнула за границу, спокойно пройдя через «железный занавес», выйдя замуж за одного из сотрудников этой газеты.

В тот злополучный день мы решили репетировать в нашей комнате, без костюмов. У моих напарниц не получался канкан. Тут я вскочила на стол, чтобы показать движение. В своей только что сшитой свободной мини-юбке начала задирать ноги что было мочи и распевать: «А я люблю военных, военных, военных!» Вдруг отворилась дверь, и просунулась голова молодого мужчины, симпатичного, уставившегося на меня с недоумением. Я замолкла. Воцарилось молчание.

– Когда вы здесь кончите танцевать, зайдите ко мне, пожалуйста, – сказала голова и удалилась.

– Господи, Шамберг вернулся из отпуска, я же не знала! – всплеснула руками Надя.

«Ну все, теперь будет нагоняй. Хорошенькое начало», – подумала я и поплелась к начальству. Но никакого нагоняя не было. Мой канкан даже не упоминался.

– Я так понимаю, вы и есть Ирина Зорина, наша новая сотрудница. Будете работать в американской группе. Первым делом обработайте, пожалуйста, газеты «Нью-Йорк таймс» и «Геральд». За лето накопилось много. По каким рубрикам систематизировать вырезки, вам объяснят. Меня интересуют в первую очередь материалы предвыборной кампании Джона Кеннеди.

Я села за чтение и обработку американских газет с прицелом на бушевавшую президентскую избирательную кампанию и разгребла газеты почти за год, за что получила похвалу руководительницы нашей группы Евгении Станиславовны Пестковской, удивительной женщины, дочери первого полпреда СССР в Мексике.

Надо немного рассказать о ней. Ее отец, польский революционер, член Лондонской большевистской секции и Британской социалистической партии, принял активное участие в большевистском перевороте 1917 года. В решающую ночь 24 октября комиссар Пестковский руководил работой Главного телеграфа. Потом Ленин назначил его управляющим Государственного банка. Во время наступления Красной армии в Польшу в 1920 году он был начальником политуправления Западного фронта. Потом был полпредом СССР в Мексике, ну а когда его отозвали в Москву, работал в аппарате Коминтерна. Служил революции, что называется, на всех фронтах, за что и поплатился. Старого большевика-ленинца арестовали в 1937-м и расстреляли, а жену сослали в А.Л.Ж.И.Р. – Акмолинский лагерь жен изменников родины, оттуда она вернулась в 1956 году совершенно больной и с разрушенной психикой. Дочь Евгения Пестковская успела до этой расправы с родителями поступить в МГУ. Ее, слава богу, не отчислили, хотя она оказалась своего рода парией, выселили из квартиры. В 1956 году вернулась в Москву мама. Всю жизнь они прожили вдвоем в небольшой комнатушке. Личная жизнь Евгении не сложилась. Но она защитила в ИМЭМО диссертацию по Мексике и была одной из самых уважаемых и любимых сотрудниц нашего большого Отдела информации.

Американисты Информотдела ИМЭМО на демонстрации в честь полета Юрия Гагарина (слева направо): Нора Вильховченко, Евгения Станиславовна Пестковская, Галя Рогова, Ирина Зорина. 14 апреля 1961

Поработала я на славу. Собрала почти все по президентской избирательной кампании. Даже ученый секретарь института Игорь Сергеевич Глаголев поблагодарил меня в своем докладе на Ученом совете о результатах выборов в США. Этот несколько загадочный, сдержанный, интеллигентный человек в 1970-е годы стал «невозвращенцем».

Джон Кеннеди – первая любовь

Но главным результатом моего погружения в американскую жизнь было другое. Я по уши влюбилась в героя президентской кампании 1960 года Джона Кеннеди. Ну а как могло быть иначе? На фоне мрачных одутловатых физиономий советских руководителей партии и правительства, портретами которых был завешан фасад ГУМа на Красной площади во время первомайских и ноябрьских демонстраций, на которые нас сгоняли, молодой американский политик, высокий, красивый, стройный, вдохновенный, выглядел почти как инопланетянин. Он происходил из богатейшего клана Америки. Но мне был интересен не клан Кеннеди, а именно Джон.

Почему этот парень, у которого были серьезные медицинские проблемы (ему даже в какой-то момент поставили страшный диагноз – лейкемию, слава богу, ошибочно), рвался воевать во время Второй мировой, хотя мог бы отсидеться и спокойно учиться. Почему он за год до Пёрл-Харбора настойчиво пытается пройти медкомиссию, зная, что его могут признать непригодным из-за травмы спины. Он просит отца и его знакомого адмирала Алана Кёрка направить его на театр боевых действий. Проходит обучение и весной 1943 года принимает командование торпедным катером. Добивается перевода на Тихий океан, где противостояние между США и Японией в самом разгаре. В августе 1943 года во время ночного рейда вражеский эсминец разрезает их катер пополам. При падении на палубу Джон сильно повредил свою ранее травмированную спину. В течение пяти часов команда катера добиралась вплавь до ближайшего острова, причем Кеннеди тащил за собой одного из раненых. И оттуда Джон умудрился отправить небольшое послание, вырезанное им на кокосовой скорлупе, с указанием координат команды катера. Их спасли на торпедном катере новозеландского патруля.

Я в те дни много читала о нем, читала его речи, выступления на предвыборных митингах. Это были не наши официальные глупейшие обещания о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Это была смелая концепция «Новых рубежей», аналогичная «Новому курсу» Рузвельта. Молодой политик обращался к каждому американцу: «Думайте не о том, что может дать вам страна, а о том, что вы можете дать ей».

Вдохновляла и его программа для стран Латинской Америки – «Союз ради прогресса», хотя программу эту высмеивал мой непосредственный начальник, фанатичный «революционер» Кива Майданик, страстный поклонник Фиделя Кастро, Че Гевары и теории «перманентной революции», которая вспыхнет от многих партизанских очагов. А у меня уже проклевывалась идея: нужны реформы вместо революции, из чего и родилась потом тема моей диссертации «Реформизм христианской демократии: опыт Чили».

Мне импонировало