А для Сережи с того дня началась совершенно новая жизнь – тайная, не всегда понятная ему самому, но очень интересная. Он чувствовал себя так, словно во лбу, там, где коснулся его человек-зверь, открылся третий глаз, который видит то, чего другие почему-то не замечают.

Разноцветные оболочки, окружающие других людей, которые раньше он видел только от случая к случаю, теперь стали заметны постоянно. Он видел, как они переливаются, меняют оттенки от блеклых, почти незаметных к насыщенным, глубоким – и наоборот.

Стал он замечать и истинное отношение людей друг к другу. Вот, к примеру, Зинаида Матвеевна вежливо здоровается с соседкой («Денек добрый, Марья Степановна! Как ваш ревматизм сегодня? А дети-то из города что пишут?»), и на лице у нее играет приветливая улыбка… А в сторону соседки будто ножи летят. Сережа долго не мог понять, почему люди врут: думают одно, а говорят другое? Хотел даже у мамы спросить, но застеснялся почему-то.

Вскоре Сережа проникся полным отвращением к животной пище. Вот не мог есть – и все! Как-то мама сварила куриную лапшу, поставила перед ним, но от одного запаха наваристого бульона лицо Сережи исказила гримаса отвращения и страха. Он поспешно отодвинул тарелку и вышел из-за стола.

– Ты почему не ешь? – спросила мать.

– Не хочу.

– Как это не хочешь? Я варила, старалась, нарочно курицу купила сегодня, а ты капризничать будешь? Я сказала – ешь немедленно!

Сережа молчал. Ну как объяснить, что для него теперь есть то, что совсем недавно было живым, дышащим созданием, чувствовать его боль, предсмертное биение сердца и последний вздох, а главное – тот ужас, который испытывает любое существо, расставаясь с жизнью, было все равно что совершить это убийство самому?

Вот картошку там или кашу – это можно, это пожалуйста. Хлеб – тоже хорошо! Сережа подхватил со стола ржаную ароматную горбушку, посолил, полил немножко подсолнечным маслом и выбежал во двор, туда, где солнышко припекало и куры ходили в пыли – живые…

– Цып-цып-цып!

Он жевал горбушку и бросал крошки на землю. Пестрая хохлатка подбежала совсем близко и принялась клевать. Сережа наклонился и погладил ее по спине. Курица почему-то не убегала, напротив – застыла на месте, блаженно прикрыв глаза, а Сережа чувствовал, как стучит ее сердце – спокойно и ровно, – и улыбался.

На выходные приехал отец – веселый, громкоголосый, с подарками и конфетами. Мать обрадовалась, засуетилась вокруг стола, но он остановил ее:

– Погоди ты с едой, успеется! Вон, смотри, какая погода хорошая, пойдем лучше на озеро искупаемся. И Сережку возьмем.

Они долго шли по лесной тропинке, пока не оказались возле тихого и чистого озерца. Водная гладь отражала стволы высоких сосен, и само место это, казалось, дышало тишиной, миром и покоем. Здесь даже разговаривать громко не хотелось.

Прохладная вода приятно обволакивала тело, освежая его после дневной жары. Сережа никак не хотел выходить. Он чувствовал сейчас такое удивительное, глубокое и полное слияние с окружающим миром, с водой, деревьями, небом, будто растворялся в нем – и появился вновь. Он вдруг понял главное: я – вечный! Я всегда был и всегда буду…

Эта странная мысль, как будто пришедшая издалека, так обрадовала его, что Сережа засмеялся, перекувырнулся в воде, сверкнув белыми пятками, забил руками и ногами, вздымая в воздух фонтаны брызг.

А с берега уже звала мама:

– Давай вылезай! Вода холодная, вон, синий весь уже…

Потом они лежали на песке в блаженной истоме, подставив солнцу свои тела, словно отдавшись его волшебной власти. Мама была такая красивая! Вечное выражение тревоги и озабоченности сошло с ее лица, и теперь она выглядела совсем юной. Сережа смотрел на нее с восхищением. И кажется, не он один…

Рука отца скользнула по ее гладкому, загорелому бедру.

– Что ты делаешь, ребенок здесь!

Говорит вроде бы строго, но в голосе звучат ласковые, воркующие нотки. Сережа чувствовал, что им очень-очень хорошо, что они любят и его, и друг друга, но сейчас почему-то хотят остаться одни ненадолго…

Странные они все-таки, эти взрослые!

– Пойду погуляю! – Он поднялся и отряхнул ладони от песка.

– Ты куда это? – всполошилась мать. Лицо у нее сразу стало озабоченное, как всегда, и даже испуганное немного.

– Да не держи ты его! Мужик ведь растет, а не кисейная барышня, – отозвался отец, – далеко только не уходи!

Сережа улыбнулся и кивнул. Он разглядел ручеек, впадающий в озеро, и очень было интересно: откуда он вытекает? Он пошел вдоль ручейка, который то терялся в траве, то появлялся снова, словно тонкая серебристая лента. Скоро он вышел к самому источнику, аккуратно и заботливо кем-то обустроенному. Вода вытекала из трубы, вроде водопроводной, только пошире немного, и вокруг все камнями обложено… Сережа подставил руки под ледяную струю и с наслаждением напился.

Переливая воду в ладонях, он слышал, как в ручье тихо-тихо звенят хрустальные колокольчики, словно смеются. Он складывал руки ковшиком и пытался отнести воду маме с папой, поделиться ею как чудом, как сокровищем, но стоило отойти от родника на несколько шагов, как волшебные звуки исчезали и вода становилась самой обыкновенной, утекала сквозь пальцы.

Они уходили с озера, когда уже вечерело. Лучи закатного солнца окрасили облака золотым и алым цветом, отражаясь в зеркальной глади, и темные старые сосны стояли вокруг, словно часовые. Сережа прислушался, и ему вдруг показалось, что из глубины озера слышится тихий колокольный звон. Совсем как в деревенской церкви в Ломановке… Там всегда звонили по воскресеньям. Мама говорила, что это все мракобесие, бредни необразованных старушек, и верно – только старушки и собирались. Они все время кланялись, смешно махали перед лицом пальцами, сложенными щепоткой, и шептали скороговоркой какие-то слова, будто баловались нарочно. В общем, было непонятно, зато колокольный звон Сереже очень понравился. Глубокий такой, торжественный… «Малиновый», как говорила соседка Марья Степановна. Непонятно было, при чем тут малина, но все равно красиво.

А вот сейчас сквозь толщу воды неслись такие же звуки – приглушенные, но вполне явственные. Сережа подумал: а может, там тоже церковь? Он хотел было спросить у мамы с папой, но, посмотрев на них, сразу понял – никаких звуков они не слышат. Интересно, почему бы это?

Этот день он запомнит надолго, и часто еще потом в мыслях будет возвращаться сюда, на берег чистого лесного озера, – до тех пор, пока не потеряет возможность думать, не впадет в бессмысленное полурастительное состояние.

Но это будет еще не скоро, а пока Сережа, как и все его сверстники, первого сентября пошел в школу. По улицам шли дети с букетами гладиолусов и взволнованные, принаряженные родители. Осенние листья, кружась, осыпались, ложась под ноги праздничным золотым ковром. Если поддевать их ногами, они так приятно шуршат, но мама идет рядом и дергает за рукав: