Еще видел я воинов, шатавшихся повсюду, лучников и копьеносцев роме, наемников из Хару с изогнутыми мечами и великое множество ливийцев. Говорили прежде: где пустыня, там песок, где песок, там ливиец. Но теперь их полно в Танисе и других городах Дельты, и это пугает. Они не торговцы, не корабельщики, не иноземные мастера, и умеют лишь одно — воевать и грабить. Смотрел я на них и думал: против кого собирает владыка Таниса это воинство?.. И сможет ли он держать в покорности этих сынов песка, людей-скорпионов?.. Ибо вместе с ними пришли их вожди, и пока хватает им вина и пива, фиников и чечевицы, украшений и женщин, но вдруг возжелают они большего? Всякий вождь жаден до власти…

Я говорил об этом с Тхути, и с Усерхетом, и с виночерпием Кенамуном, но отвечали они, что господин их мудр, и на каждый ливийский топор найдется меч наемника из Хару. Ну, им виднее… Только страна Хару далека, а пустыня с ливийцами близко.

Тянулся месяц тот, четвертый месяц лета, но я все еще был в Танисе, и нога моя не ступала на борт судна. Почему? Ведь корабли Несубанебджеда, груженные товарами, постоянно плавали в Тир и Сидон, в Арад и Библ. И говорили мне корабельщики, что вдоль берегов Та-Кем и страны Син проходит течение, которое затем поворачивает на север, к Библу, так что добираются туда за несколько дней. Обратно плыть дольше и тяжелее, но все-таки можно достичь Таниса за половину месяца. Значит, за месори и тот я мог бы справиться с порученным делом! Что же мешало владыке отправить меня в Библ?

Поразмыслив об этом, я решил, что Несубанебджед меня испытывает, желая знать, годится ли Ун-Амун, посланец Херихора, для важного поручения. Несомненно, Тхути, и Усерхет, и виночерпий Кенамун, доносят господину о наших беседах и трапезах, говорят ему, что я умерен в еде и питье, не тискаю арфисток по углам, речи веду пристойные и почитаю богов как должно. Значит, мудрый Херихор не зря вручил мне статую Амона и ларец; я — человек надежный и достойный. И терпеливый, ибо терпение для малых сих — первая добродетель.

Наконец призвал меня владыка, и случилось это в конце последнего летнего месяца. Как и в прошлый раз, приняли меня в малом зале, но кроме правителя Таниса и его жены был здесь Усерхет, был Руа, старший над корабельщиками, и был незнакомый мне воин, не роме, а, судя по светлым волосам, некто из народов моря. Не имелось при нем оружия, и доспех он не надел, но я не сомневался, что вижу воина, такая у него была осанка. Под правой ключицей разглядел я шрам, какой оставляет стрела, и носил он не обычные сандалии, а сплетенные из толстых ремней, защищавшие ноги выше щиколотки.

Заметив, что я смотрю на воина, владыка Таниса усмехнулся:

– Вот твой спутник, Ун-Амун, не торговец, а человек меча и копья. Что толку посылать с тобой торговца? Слуги мои говорят, что ты умен и осторожен, так что сам столкуешься в Закар-Баалом. Воин будет полезнее, ибо защитит тебя в дороге. Тебя и богатство Амона.

– Но это чужеземный воин, повелитель, — пробормотал я, кланяясь и посматривая на светловолосого с большим сомнением.

– Это мой воин, — молвил Несубанебджед. — Неважно, откуда он родом, но служит он мне, и нет ему равных среди людей оружия. Имя ему Сефта, он воистину сын Сохмет[38], и он отправится с тобой. Я сказал!

Я снова склонился перед владыкой Таниса:

– Как пожелаешь, господин. Ты говоришь, я исполняю!

Не обращая больше на меня внимания, Несубанебджед взглянул на главу корабельщиков:

– Руа!

– Слушаю твой зов, повелитель!

– Есть ли опытный кормчий, чей корабль вскоре отплывает в Библ?

– Да, господин — Мангабат, твой слуга. Груз у него обычный: финики, масло из оливок, вино и зерно.

– Пошлешь с ним Ун-Амуна и Сефту. Скажешь Мангабату и людям его, что исполняют они волю бога, и посланец бога — с ними. — Несубанебджед повел рукой в мою сторону. — Пусть слушают посланца и будут покорны его желаниям. А у непокорных Сефта вырежет печень.

– Да будет так, господин, — молвил Руа. — Приказывай!

– Скажи, что нужно Ун-Амуну, когда он покинет корабль?

– Шатер, мой господин. Шатер, плащ из козьей шерсти, немного зерна и масла. — Подумав, Руа добавил: — Еще чаша и сосуд с вином.

– Дай ему это, Усерхет, — велел владыка дворцовому управителю. — Дай, чтобы никто не мог сказать, будто мы плохо встретили и плохо проводили посланца достойного Херихора.

– Слушаю, повелитель, — отозвался Усерхет.

Я, как надлежит в таких случаях, пал ниц, прославляя щедрость владыки Таниса. Когда же поднял голову, его уже не было, а надо мной стояла госпожа Танутамон. Пахла она, как цветок лотоса, а ее ножки были меньше моей ладони.

– Мудрый Херихор дал тебе серебро и золото, а мой супруг дает корабли, чтобы отправить дерево в Танис, — молвила Танутамон. — Великие много дают, ибо в этом их долг перед Амоном, но малые тоже почитают бога. Вот, возьми! — Она протянула мне мешочек. — Здесь семь дебенов серебра, собранного моими женщинами, и еще четыре от меня.

– Да будут милостивы к тебе Исида и Хатор, — произнес я, целуя ее сандалию. — Пусть пошлют они тебе здоровье и сохранят твою красоту.

Танутамон улыбнулась. Это была хорошая улыбка, не такая, как у ее супруга. Тот не улыбался, а усмехался, и в его усмешке было что угодно, кроме доброты и благочестия. Но что жаловаться! Он не дал мне серебра, зато пожаловал плащ, чашу и шатер. Надо надеяться, не дырявый.

Она удалилась, забрав с собой аромат лотоса.

– Собирайся, — сказал мне Руа. — Скоро я пошлю за тобой.

– Я приготовлю обещанное тебе, — добавил Усерхет.

Сановники вышли, а мы с Сефтой отправились за ними.

– Пойдем в харчевню, Сефта, — предложил я. — Кувшин вина нам не помешает.

– Не называй меня Сефтой, мое имя Феспий, — отозвался воин. — Надеюсь, ты это запомнишь, и мне не придется повторять.

– Запомню. Как насчет вина?

Он помотал головой:

– Я редко пью и сейчас не имею желания напиваться. В другой раз, Ун-Амун. Путь у нас будет долгий.

С этими словами он ускорил шаги, оставив меня в дворцовом саду в одиночестве. Я удивленно смотрел ему вслед. Не так уж часто общался я в Фивах с воинами, но твердо усвоил, что сыны Сохмет падки до хмельного и не упускают случая надраться. От того, я думаю, что воинское ремесло жестокое, кровавое, и тех, кто режет людей, словно овец, терзают мысли о суде Осириса и посмертных муках. Есть два способа утишить их: пить или молиться. Воины обычно выбирают первый.